Симон Кордонский Simon Kordonsky: personal blog

Симон Кордонский. Циклы деятельности и идеальные объекты. М.: Пантори, 2001. — С. 176. Тираж 1000 экз., ISBN 5-9218-00004-X.

Теоретические аналитические конструкции в системе научного знания

Генезис и функционирование

Циклические процедуры научного исследования образуют текстуру обыденной научной работы, цели которой — описание и упорядочение существующего, выяснение законов его функционирования. В обыденной научной работе накапливаются научные факты и эмпирические обобщения, строятся описывающие теории таксономии и аналитических наук. Совокупность описывающих знаний достаточно динамична во времени. На каждом конкретном этапе развития науки актуализируются те или иные научные факты, эмпирические обобщения, доминируют те или иные описывающие теории.

Однако в научной работе есть нециклические компоненты, гораздо более стабильные, нежели теоретические описывающие конструкции таксономии и аналитических исследований. Речь идет о теоретических мирах — архетипах, создаваемых учеными при анализе на теоретическом уровне. Значение теоретических миров трудно преувеличить, оно огромно, несмотря на то, что объяснение далеко не исчерпывает содержания научного исследования. Эта роль заключается в применении совокупности связанных между собой идеальных объектов (теоретического мира) для объяснения феноменов, известных из описаний и экспериментов.

Но значение теоретических миров далеко не исчерпывается собственно научными функциями. Теоретические миры, единожды сформировавшись, довлеют над умами, представлениями и даже «рукотворными» экспериментами ученых нескольких поколений, превращаясь из научных объяснительных конструкций в картину мира, каким он является «сам по себе». Научное объяснение приобретает при этом неспецифические функции, такие как идеологическая и мировоззренческая. Последние, т.е. неспецифические для науки функции объяснения, исследуются в многочисленных зарубежных работах по логике и методологии науки. При этом научное объяснение интерпретируется как феномен, не имеющий специфических характеристик, которые отличают его от других видов объяснения — обыденного, политического, религиозного⁵³. Смена теоретических миров (научные революции) стала предметом исследования в многочисленных историко-научных работах⁵⁴. Пристальное внимание к объясняющим построениям в их неспецифичных для науки функциях сопряжено с практическим забвением (в методологии и философии науки) исследований того, как архетипы применяются к описывающим теориям таксономии и аналитических исследований. Теоретический анализ, как правило, рассматривается в соотношениях с аналитическими объектами, научными фактами, эмпирическими обобщениями и сопряженными с ними процедурами исследования — эмпирическим исследованием, экспериментом, диагностикой.

Нельзя сказать, что такая постановка задачи в принципе неправомерна. Действительно, если теоретический мир построен, то создает многие возможности, в том числе и такие излюбленные в методологии науки, как проведение мысленных экспериментов с идеальными объектами, использование формализмов объясняющих конструкций непосредственно как модели ситуаций эксперимента, демонстрация того, что никакие факты, эмпирические обобщения и экспериментальная деятельность не могут быть рационально обоснованы вне объясняющей конструкции, пусть даже эти конструкции не эксплицированы.

Однако отсутствие в методологии науки представлений об описывающих теориях и о цикличности обыденной научной деятельности, где успех работы определяется не наличием теоретического мира, а перманентной проверкой результатов деятельности одних ученых и коллективов другими учеными и коллективами, приводит к тому, что собственно научная работа как предмет исследования подменяется исследованием идеологических и других социетальных компонентов функционирования науки. Методология науки превращается в историю и социологию науки. Последние имеют определенное место в системе знания о науке, но собственные функции методологии как знания о методах и процедурах научного исследования теряются.

Теоретические миры надо построить (связь [7] графа 4 — от аналитических объектов к архетипам), прежде чем начать извлекать из них богатство интерпретаций. Теоретические миры не возникают сами по себе, они результат творческой активности ученых. Процедура конструирования теоретических миров до настоящего времени не поддается содержательному описанию, выступая в каждом конкретном случае как историческое событие, как результат интуитивной творческой деятельности ученого или группы ученых. К пределу можно переходить по-разному, как говорил Юкава⁵⁵, но только один подход обеспечивает успех: «Характер идеализированного объекта, его тип и особенности не выводятся каким-то простым путем из эмпирического базиса. Его создание — труднейшая теоретическая проблема, при решении которой остаются обычно бесплодными усилия множества ученых»⁵⁶.

Эмпирическое единство таксономии и аналитического исследования при переходе к теоретическим мирам служит основой для конструирования принципиально различных картин мира. Можно утверждать существование картин мира, специфичных для таксономии, и картин мира аналитических наук. Тем не менее, если рассматривать логику исследовательской деятельности, то она едина и определяется онтологией, заданной отношениями между теоретическим и эмпирическим и между описанием и анализом. Граф 4 представляет структуру этого единства, заданную объектами исследования и связями между ними, интерпретируемыми как отношения исследования.

Процедура построения теоретических миров (связь [7]) получила название идеализации. В самом общем виде идеализацию можно определить как редукцию эмпирической нагруженности понятий аналитических объектов, превращение их из предметных сущностей, определенных в отношениях эксперимента и эмпирического исследования, в идеальные объекты, в компоненты теоретического мира. Обычно идеализация рассматривается как некое продолжение абстрагирования, доведение абстракции до такой стадии, на которой объекты эксперимента становятся объектами объясняющей теории.

Эта точка зрения представляется неправомерной в принципе. У идеализации и абстрагирования есть много общего: в них происходит отвлечение от каких-то свойств, с одной стороны, и акцентирование определенных свойств, представляющихся важными исследователю, — с другой. Но объектом абстрагирования всегда выступает особь или отдельность, данная исследователю в многообразии своих естественных свойств и проявлений. Задача исследователя-экспериментатора состоит в том, чтобы редуцировать многообразие свойств особей (отдельностей) так, чтобы связи между существенными для него свойствами стали явными и чтобы их можно было запротоколировать как результаты эксперимента. В эксперименте и предваряющей его абстракции особи лишаются несущественных (с точки зрения экспериментатора) свойств, представая как совокупность значимых и контролируемых условиями эксперимента аналитических объектов. Идеализация, в отличие от абстрагирования, осуществляется над аналитическими объектами, а не над особями. В результате идеализации аналитические объекты из реальностей эксперимента превращаются в реальности теоретического мира, становятся идеальными объектами. В теоретическом мире идеальные объекты являются суперпозицией неких в теоретическом мире не всегда определенных отношений⁵⁷.

Свойства идеальных объектов определяются только порождающими отношениями, которые сами по себе не есть отношения теоретического мира. Чаще всего идеализированные объекты носят те же имена, что и их экспериментальные прототипы. Одноименность большинства аналитических и идеальных объектов, неразличение функционирования в мире эксперимента и в мире объясняющей теории порождают известное и широко распространенное мнение о теоретичности всех объектов анализа⁵⁸.

Правомерность введения признаков и их объективаций в цикле таксономии проверяется в эмпирическом исследовании. В аналитических исследованиях для доказательства существования аналитического объекта необходимо по меньшей мере сочетание теоретического предсказания и экспериментального доказательства. Экспериментальные реалии ставятся под сомнение, если они не находят теоретического объяснения, как это было с клетками. И наоборот, теоретические предсказания, не подтвержденные экспериментами, вызывают ожесточенные внутринаучные и философские дискуссии, как это было в истории доказательства бытия молекул или генов.

Вне теоретического мира, очевидно, нельзя получить объяснения существованию аналитических объектов, и в то же время теоретический мир нельзя построить, не обладая исходной совокупностью эмпирических аналитических объектов. Поэтому аналитические исследования жестче, чем таксономия, зависят от объяснения.

Цикличность таксономии и перманентная проверка результатов таксонообразования в большей или меньшей степени автономизируют деятельность систематиков от объясняющих представлений. Тем не менее, конфликты, связанные с определением содержания понятия «таксон», споры относительно «веса» признаков при определении почти всегда выводят исследователей в область объяснения, в сопоставление таксонам упорядоченной совокупности признаков, в область задания архетипа⁵⁹.

Можно выделить несколько вариантов определения содержания объяснения в таксономии. Так, одни исследователи считают, что каждому таксону, от вида до высших таксономических категорий, может быть сопоставлен свой архетип. Другие считают, что архетип может быть построен только для низших таксономических групп. Эта дискуссия связана с критериями реальности в таксономии. Ее истоки — в неопределенности (в сознании биологов) статуса таксонов. Признание за таксонами статуса теоретической конструкции приводит к сомнениям в правомерности эволюционных интерпретаций со всеми последствиями этой позиции. В то же время наделение таксонов бытием особей, т.е. редукция теоретического к эмпирическому, вызывает вполне правомерные вопросы о том, как же живут таксоны. Систематики настолько привыкли к сугубой эмпиричности своего занятия, что вполне серьезно ставят вопрос об «объективности и реальности высших таксономических категорий» (современный вариант платонизма)⁶⁰. Или, напротив, утверждают реальность только особей (современный вариант номинализма). Отсутствие осознания теоретических компонентов обыденной научной работы систематиков именно как теоретических служит источником многовековых споров. Обзор точек зрения по этим проблемам и их анализ дан А.А. Любищевым⁶¹.

Нам представляется, что названные точки зрения на соотношение между таксонами и их архетипами обоснованы далеко недостаточно. Архетип таксона — это упорядоченная совокупность идеальных объектов. Таксоны низших рангов, такие как вид, определяются детализированными признаками сходства — частными аналитическими объектами, которые и вообще могут не быть предметом исследования в аналитических науках. Сопоставление архетипа и таксонов низших рангов означает, что особенности строения и функционирования особей исследованы настолько хорошо, что стали возможны идеализация частных признаков сходства и конструирование теоретического мира из идеальных объектов («перья», «клюв», «зуб», «лист» и т.п.). На современном уровне развития знания такие детали строения если и становятся объектом экспериментального исследования, то только в тонких генетических экспериментах. И конечно, идеализировать такие признаки достаточно сложно, если возможно вообще. Поэтому конструирование архетипов для таксонов низших рангов — дело отдаленного будущего, да и то в том случае, если не выявятся принципиальные ограничения, связанные с возможностями идеализации.

Возникает вопрос, с какого ранга таксонов уже сейчас возможно конструирование архетипов? С семейства, класса, отряда, типа или с любого промежуточного ранга между царствами и подвидами? Рассмотрим этот вопрос несколько подробнее. Определение таксона промежуточного ранга дается, как правило, в терминах анатомии и физиологии. Если таксон определить в терминах этих аналитических дисциплин, найти анатомо-морфологический архетип, то возникает вопрос о соотношениях между анатомо-морфологическим архетипом и другими возможными аналитическими представлениями — биохимическим, генетическим, иммунологическим и многими другими. И тогда встает проблема: соответствует ли каждому таксону промежуточного ранга один архетип или несколько архетипов, построенных из идеальных объектов разных областей аналитического знания?

Ответ, заключающийся в постулировании единственности архетипа, приводит к противоречиям. Ведь это значит, что существует одна-единственная приоритетная область аналитического знания, к понятиям и объектам которой можно «свести» другие предметные представления. Однако аналитические науки рядоположены и равноправны, нет оснований, по которым физику можно было бы свести к химии или социологию — к физиологии. Поэтому единственность архетипа, сконструированного из идеальных объектов выделенной области аналитического знания, противоречит существующему многообразию аналитических наук. Это не означает того, что архетип, построенный из идеальных объектов одной области аналитического знания, не может выполнять своих функций объяснения. Если таксону сопоставлен анатомический, например, архетип и если он выполняет свои функции объяснения, т.е. упорядочивает связи и отношения между отдельными анатомическими признаками, то сомневаться в правомерности такого результата нет оснований. Такие архетипы необходимы, но в какой мере они достаточны?

Проблема единственности — множественности архетипов, таким образом, становится проблемой соотношений между разными областями аналитического знания, между разными предметными представлениями одного таксона. Как соотносятся анатомические, физиологические, генетические, биохимические и другие предметные аналитические представления друг с другом? Для ответа на этот вопрос необходимо, очевидно, такое представление реальностей этих наук, в котором фундаментальные аналитические объекты, конституирующие эти науки (физиологическое тело, организм, гены, молекулы, и др.), оказались бы элементами одного архетипа.

В связи с проблемой соотношений между конституирующими понятиями аналитического знания приходится вновь вернуться к идеализации и к ее степени. Содержание процедуры идеализации, как уже отмечалось, не эксплицировано, и поэтому построение теоретического мира окружено аурой таинственности, хотя результаты ее достаточно обыденные вещи в науке. Идеализация совершалась всякий раз, когда создавались «предельные понятия» (определение Юкавы), такие как идеальный газ, идеально упругое тело, абсолютно черное тело, и другие. И каждый раз при удачной идеализации появлялась возможность для конструирования частного теоретического мира со специфичными только для него отношениями.

Следует, очевидно, выделять разную степень идеализации. В идеальных объектах теоретических миров физики, химии, генетики еще достаточно много эмпирического содержания. В противном случае идеальные объекты выводились бы за пределы конкретной аналитической науки и приобретали бы вне и надпредметное содержание, как это происходит при социокультурных интерпретациях теоретических миров. Соотношение между эмпирической нагруженностью и степенью идеализации собственно и определяет предметную соотнесенность теоретического мира, делает его, например, предметным миром физики, физической химии или физики высоких энергий. Это соотношение может сдвигаться как в сторону идеализации, так и в сторону эмпирической нагруженности.

Представляется, что существуют как пределы идеализации, так и пределы эмпирической нагруженности. Примером полной эмпирической нагруженности может служить такой эмпирический аналитический объект, как биополе. Существует большое количество экспериментов, дающих основание для его введения. Но в рамках известных теоретических миров физики и других областей знания нет объяснения его существованию, т.е. биополе, как пока представляется, несовместимо с теоретическими мирами этих наук на существующем уровне их развития. Собственно только поэтому ставятся под сомнение эксперименты, в которых проявляется существование «странных феноменов».

Примером полной идеализации могут служить математические структуры. Идеальный объект математики «математическая точка» целиком и полностью определяется в своем содержании принятой аксиоматикой, и эмпирическое содержание объекта минимально. Однако определенность идеального объекта «точка» в теоретическом мире классической механики зависит от физической реальности, а не от принятой аксиоматики.

В математике, в отличие от механики и других областей аналитического знания, идеализация полная. Свойства идеальных объектов задаются только принятой аксиоматикой, т.е. отношениями, в которых вводится теоретический мир⁶². Однако из опыта обыденной жизни известно, что многие недостатки лишь продолжение достоинств. Достоинства математики, ее непостижимую эффективность можно считать следствием полной идеализации, крайней степени лишения понятий других областей науки эмпирического содержания. Математика действительно дает универсальный ключ, но через замочную скважину математического мировоззрения неразличимы предметные реальности: люди и бактерии, планеты и пыль, растения и животные становятся только математическими структурами.

Это открывает большие возможности для математики, но в предметных областях науки вызывает известные напряжения: математика дает возможность пользоваться своими теоретическими мирами, но при этом чаще всего теряется собственное содержание науки. Недаром же математическая генетика, математические социология и психология оформились в самостоятельные области знания, мало что дав соответствующим нематематизированным прототипам. В математике слишком велика степень идеализации, чтобы ее структурами непосредственно можно было пользоваться для построения предметных теоретических миров.

Применение математики для этих целей ограничено частными теоретическими мирами частных областей науки. Так, сопряжение теоретических физических представлений и математических структур дает возможность построить теоретические миры физики и механики: идеальный газ или идеально упругое тело — реальности физической теории, имеющие математическую природу, размерность. Это своеобразные «кентавры», сочетающие природу математического объекта, но определенные в предмете физики и механики.

Теоретический мир, в котором можно совместить разнородные предметные представления реальности, т.е. задать структуру таксонов отношениями между идеальными объектами аналитических наук, возможен, по моему мнению, только для таксонов ранга царства природы — растений, животных, минералов, бактерий. Для этого необходимо построить структуры, в которых фундаментальные аналитические объекты, такие как, например, организмы, клетки, молекулы, гены, были бы заданы отношениями — между реалиями, до настоящего времени не очень определенными.

Внутринаучные теоретические миры

При всем внимании в методологии к теоретическим мирам довольно редки работы, в которых бы они рассматривались в их собственно научных функциях⁶³. С моей точки зрения, рассмотрение конкретных теоретических миров разных областей знания представляет больший интерес, чем описание их возможностей и совершенств.

Один из самых известных теоретических миров известен под именем «таблица Менделеева»⁶⁴. В этом теоретическом мире таксон ранга царства «минералы» (со всеми их видами и разновидностями) определен как отношения между предельно идеализированными понятиями свойств химических элементов. В таблице Менделеева существенны только атомные веса и валентности химических элементов. От всего остального многообразия свойств реальных минералов (естественных композиций из химических элементов) автор освободился в ходе идеализации, что и дало возможность построить матричную структуру, в которой свойства идеальных химических элементов, включенных в таблицу, определялись отношениями между строками (валентности) и столбцами (атомные веса).

Менее известны теоретические миры структурной химии, в которых таксоны определяются отношениями между понятиями молекулярной физики. Структурные формулы химических соединений (такие, как формулы этилового спирта и воды — C2H5OH и H2O) стали элементами обыденного сознания, онтологическими компонентами эмпирической реальности, хотя в своем генезисе это не более чем наборы символов идеальных объектов теоретического мира современной химии⁶⁵.

Известна система кристаллографических форм Федорова-Шенфлиса, в которой формы минералов описываются отношениями между предельно идеализированными типами симметрии⁶⁶.

Таблица Менделеева, матричные структуры химии и кристаллографии сейчас воспринимаются как элементы обыденной жизни, но именно поэтому почти отсутствуют внутринаучные рефлексии их строения и происхождения.

В отличие от теоретических миров химии, теоретические миры классической, эйнштейновской, а также квантовой механики уже несколько десятилетий претендуют на статус «картин мира», существующих сами по себе или в отношениях между собой, являющихся предметом методологического и философского исследования. Сотни работ посвящены выяснению отношений между классической, эйнштейновской и квантовой реальностями, рассматриваемыми большей частью как непосредственно данные, имеющие тот же онтологический статус, что и ощущаемое и переживаемое окружение людей. Этот онтологический примитивизм нашел свое предельное выражение в так называемом антропном принципе⁶⁷, согласно которому теоретические миры физики имеют ту структуру, которую имеют, потому что мир соразмерен познающему его человеку.

Тем не менее, сами создатели теоретических миров физики понимают их ограниченный онтологический статус и пытаются выйти за пределы предметных построений в область «философии физики»: «Объем нельзя выбирать исчезающе малым, в нем должно содержаться некоторое количество атомов. Вы спросите, какая разница между бесконечно малой величиной и величиной пусть малой, но конечной? В том, что она пока конечна, сохраняется возможность по-разному переходить к пределу. Материальная точка, строго говоря, — объект с тремя степенями свободы… Если тело не является материальной точкой, а имеет хоть малое, но конечное протяжение, то число степеней его свободы больше трех. Простейшая модель — идеально упругое тело, для построения которого надо рассматривать тела с очень большим модулем упругости, отбрасывающие друг друга при ударе практически без деформации. Идеально упругое тело (о нем также можно говорить как об идеально жестком) получается в пределе при неограниченном увеличении модуля упругости (жесткости). Фактически мы создаем здесь предельное понятие»⁶⁸.

Общепризнанные достижения физики и механики связываются с введением идеальных объектов и рассмотрением возможностей, вытекающих из анализа отношений между ними. М. Борн, например, пишет: «…Я ограничил область своих исследований идеальными кристаллами, хотя и отдавал себе отчет в том, что теория дефектов в реальных кристаллах гораздо более важна для практики»⁶⁹. Работы М. Борна по теории кристаллической решетки, как известно, дали начало физике твердого тела и послужили теоретическим обоснованием целому семейству экспериментальных подходов, результаты которых не устарели и сегодня. М. Борн свои представления об идеальных объектах (в его терминологии — инвариантах) изложил в следующей форме: «…инварианты суть понятия, о которых естественнонаучное знание говорит так же, как на обыкновенном языке говорят о вещах, и которым оно присваивает названия так же, как если бы это были обыкновенные вещи»⁷⁰.

В биологии так же, как и в физике, химии и минералогии, построены теоретические миры, которые не были предметом методологического исследования и даже не фигурируют как примеры в методологических работах. Так, В.И. Агол рассматривал проблему «исчерпывают ли известные в настоящее время вирусы теоретически возможные варианты?» и предполагал, «…что вопрос уже можно обсуждать, если известно, что такое теоретически возможные варианты»⁷¹. В.И. Агол сформулировал некоторые исходные постулаты, касающиеся условий передачи и хранения генетической информации у вирусов, т.е. построил теоретический мир молекулярной генетики вирусов. Он сконструировал структуру из идеальных объектов, таких как генетический код, пути передачи информации, способы репликации одних молекул на других, аксиоматически определил отношения между ними. Сравнение теоретического мира с реально существующими и описанными таксонами вирусов дало автору возможность поставить вопрос о «…том, в какой мере положение вирусов в системе определяет набор его физико-химических свойств?»⁷²

Метод своей работы В.И. Агол описывает следующим образом: «Можно использовать достаточно общие принципы и, забыв на какое-то время о реально известных механизмах, постараться сконструировать теоретически возможную систему способов передачи генетической информации»⁷³. Автор продемонстрировал, в частности, что известные таксоны вирусов не исчерпывают всех теоретически возможных способов хранения и трансляции генетической информации. Это служит ему основанием для предсказания существования еще не описанных таксонов вирусов.

Тем самым автор в рамках теоретического мира соотносит известные таксоны вирусов, с одной стороны, и полученные из теоретического мира молекулярной генетики идеальные варианты хранения и передачи наследственной информации — с другой. Сравнение позволяет ему предсказать существование еще не описанных таксонов с непротиворечащими теоретическому миру способами хранения и передачи информации.

В.И. Агол поставил в соответствие представления вирусологии (т.е. развитой классификационной системы вирусов) упорядоченным совокупностям идеальных объектов аналитических наук, таких как физическая химия, химическая генетика, молекулярная генетика, и получил возможность для теоретического предсказания существования еще не описанных форм вирусов.

Другим примером построения теоретического мира в биологии может служить работа Г.А. Заварзина⁷⁴. Исходная посылка работы в том, «что полезно осознание того факта, что систематизируются не прообразы, объекты реального мира, а наши представления о них»⁷⁵. Автор сознательно строит систему идеальных представлений о своем предмете. Содержание работы он определяет так: «…Чтобы изучить систему бактерий, необходимо сравнить описание родов бактерий по отдельным признакам… При составлении списка признаков целесообразно исходить из уже накопленных и обработанных данных, которые можно найти в соответствующих определителях бактерий… В настоящем исследовании был использован Ключ Скермана… на основе которого был составлен список из 78 признаков, употребляемых для диагностики родов бактерий… Полное пространство логических возможностей для бактерий может быть описано всеми комбинациями из 78 признаков, разбитых на 13 групп. Это дает 2,5 миллиона комбинаций. Установив несовместимость признаков, можно вычеркнуть те комбинации, которые содержали бы хотя бы пару несовместимых признаков. Оставшиеся разрешенными комбинации дадут описание пространства логических возможностей»⁷⁶.

В работе Заварзина идеализированные объекты таких наук, как биохимия, генетика, иммунология, цитология (объективированные признаки таксонов бактерий), были сопоставлены на совместимость, т.е. сочетание при описании одного рода бактерий. Если в опыте (т.е. в реальном исследовании) признаки никогда не сочетаются, то их совместное употребление при описании таксонов объявляется запрещенным, а все другие сочетания — разрешенными. В результате применения этих принципов не очень четко структурированная совокупность родов бактерий распалась на вполне строгие таксоны. Более того, в работе сделаны предсказания о существовании еще не описанных таксонов бактерий и определена совокупность признаков, которыми они могут быть описаны.

Теоретические миры, таким образом, выполняют функцию интеграции теоретических описывающих структур таксономии и аналитических исследований, ставят известной совокупности таксонов в соответствие упорядоченную совокупность идеальных объектов. Естественно, что биологические теоретические миры выполняют и все те функции, которые закреплены за ними в физике и механике, т.е. они могут выступать основой для моделирования экспериментов, схемой для предсказания существования аналитических объектов и т.д.

В то же время первая и основная функция теоретических миров в биологии не имеет референтов в теоретических мирах точных наук. Теоретическим мирам физики и механики не ставится в соответствие никакая совокупность таксонов или таксон. В точных науках сложилось, в общем-то, парадоксальное положение. В них накоплено огромное количество идеализированных аналитических объектов, много известно о связях и отношениях между ними. Построены теоретические миры частных областей физики и механики, но эти теоретические миры не сопоставлены каким-либо таксонам. Как это ни парадоксально звучит, но в механике и физике неизвестно, что существует, к чему относятся их законы. Дискутируемые в физике и околофизической методологии проблемы физической реальности и физической картины мира могут быть четко поставлены только как проблема таксонов, архетипы которых должны быть заданы предельно идеализированными понятиями физики, химии, механики.

Если вновь обратиться к схемам деятельности, то теоретические миры формируются при идеализации аналитических объектов. Сформированные теоретические миры дают возможность для предсказания существования новых аналитических объектов и для планирования экспериментов (связь [8] графа 4), а также для теоретического исследования отношений между таксонами и типами (связи [10] и [9] графа 4). Эта функция теоретических миров в методологии науки не исследована и как задача сформировалась в описывающих областях знания в виде теории архетипа, который необходимо сопоставить таксону.

Реальные теоретические миры науки (и соответственно области объясняющего знания) разбиты на два практически не пересекающихся класса: теоретические миры таксономии и теоретические миры аналитических исследований. Теоретические миры таксономии строятся при идеализации классификационных признаков особей, в то время как теоретические миры анализа строятся при идеализации аналитических объектов. Множества аналитических объектов и признаков иногда пересекаются, чаще автономны, что влечет практически раздельное существование научных объяснений в таксономии и в аналитических исследованиях. Методологически единая процедура идеализации в практике научного исследования аналитиками-экспериментаторами и систематиками интерпретируется как элемент их собственного и профессионального внутринаучного знания, что порождает автономные и замкнутые внутри собственных различений миры.

Описывающее исследование, основывающееся на признаках особей, образует замкнутую систему понятий, содержащую собственные теоретические миры — архетипы, в которых решаются проблемы объяснения фактов, теоретических интерпретаций таксонов и их систем, выбора признаков и теоретического обоснования выбора. Исследованию этих теоретических миров в связи их с практикой систематики посвящены работы Любищева⁷⁷, Мейена⁷⁸, Беклемишева⁷⁹.

В то же время аналитики, основывающие свои работы на экспериментальном исследовании аналитических объектов, также строят свои теоретические миры, в которых объясняют эмпирические обобщения и законы природы, обосновывают существование аналитических объектов, иногда и открывают их существование. Эмпирическое разделение на признаки особей и на аналитические объекты приводят к разорванности общенаучной теоретической онтологии.

Граф 5 демонстрирует целостную и логически связную схему деятельности систематиков, основывающих свои «системы мира» на классификационных признаках особей. Эти признаки идеализируются, из идеализированных признаков строятся архетипы, которые и используются для теоретического исследования самих признаков, для проверки качества классификации и для построения иерархий (или других упорядоченных систем) таксонов.

На графе 6 представлена точно такая же по логике схема деятельности в аналитическом цикле исследования. Аналитические объекты идеализируются, идеализированные объекты используются для конструирования теоретического мира, а теоретический мир, будучи построенным, дает многочисленные (и хорошо описанные в методологии науки) возможности.

Теоретические миры таксономии и аналитического цикла исследования могут существовать (и существуют) независимо друг от друга только потому, что классификационные признаки и аналитические объекты не отождествлены друг с другом.

Если следовать схеме интеграции знания в теоретических мирах, то их конструирование может открыть совершенно новые возможности в экологии, биогеоценологии и других областях знания (связь [11]). Дело в том, что эмпирически исследованы и описаны, более того, стали привычными, такие формы отношений между особями, как симбиоз, паразитизм, метаморфоз и другие, менее известные. Однако иного теоретического знания об этих реалиях, кроме описывающего, пока нет. В принципе непонятно, каким образом могут на одном геноме, как в метаморфозе, развиваться совершенно различные анатомические, физиологические, психологические и другие структуры. Или каким образом одно физиологическое тело и системы органов могут быть «расщеплены» на генетически изолированные особи, как это происходит в симбиозе. Вполне возможно, что теоретические миры окажутся способными дать научное объяснение этим феноменам описывающего знания.

Обучающие конструкции в функции теоретических миров

Далеко не во всех областях науки сформированы теоретические миры. В тех областях знания, где их нет, существует несколько стандартизированных способов «подачи» материала науки в целостном (или стремящемся к целостности) виде. Это необходимо, в частности, для обучения и трансляции научной культуры. Итоговые работы поэтому часто имеют форму учебников, завершающих курс обучения специальности (или монографий, рекомендуемых для «проникновения» в специальность).

И.И. Шмальгаузен⁸⁰ и В.Н. Беклемишев⁸¹ разработали курсы сравнительной анатомии позвоночных и беспозвоночных животных, уже несколько десятилетий выступающие как основные пособия по теоретической дисциплине, завершающей профессиональную подготовку специалистов-зоологов. Курсы сравнительной анатомии в том виде, в котором они подготовлены авторами, дают интегрированное представление о систематике, основанной на анатомо-морфологических различениях — признаках.

Тем самым аналитические науки, такие как анатомия, физиология, частично генетика в том виде, в котором она существовала 40-50 лет назад, сопоставляются с вполне определенными таксонами — позвоночными и беспозвоночными. Эти таксоны для каждого автора выступают высшим рангом в иерархии таксонов, и по мере изложения материала в анализ и описание включаются таксоны более низких рангов — семейства, роды, виды. Таксоны всех рангов, включенные в учебники, хорошо описаны в традиционной систематике. Задача авторов состояла в том, чтобы сопоставить каждому таксону более или менее определенную схему анатомо-морфологического строения и дать теоретическую интерпретацию сходства в строении взятых ими в анализ анатомических структур и функциональных систем.

И.И. Шмальгаузен классу «позвоночные» сопоставил набор анатомо-физиологических различений: строение тела представителей разных подтаксонов (относительно класса), функционирование органов и их систем. В качестве ключевых он выделил опорную систему и внутренний скелет, систему кровообращения, систему размножения, выделения и т.д. Среди всех подклассов позвоночных им были определены «простейшие» по устройству таксоны, т.е. те, функциональные системы которых «устроены» наиболее просто. Все другие подтаксоны позвоночных И.И. Шмальгаузен расположил в порядке возрастания «сложности» строения функциональных систем, так что иерархии таксонов оказалась сопоставленной совокупность разных форм организации функциональных систем, иерархизированная в порядке возрастания «сложности». Ответственность за усложнение строения функциональных систем автором возложена на эволюцию, которая И.И. Шмальгаузеном рассматривалась по преимуществу как усложнение функциональной организации в ходе естественного отбора.

Такой подход имеет свою логику: автор фиксирован на одном таксоне высшего для него ранга и рассматривает совокупность соподчиненных подтаксонов. В поле его предметного видения находится одна известная ему совокупность признаков (в рассматриваемых случаях анатомо-морфологических и физиологических) и совокупность описывающих типологических теорий. В рамках этих теорий фиксированы представления о типах функционирования органов, их систем и других анатомо-физиологических субстратов. Типы, выведенные в этих теориях, выступают в роли объясняющих конструкций, архетипов, т.е. схемы функционирования рассматриваются как схемы объяснения.

Объяснение такого — дидактического — плана включает, как правило, внешние по отношению к логике науки предпосылки. В частности, И.И. Шмальгаузен объясняет сходство типов организации и функционирования эволюционными факторами, в то время как В.Н. Беклемишев для объяснения тех же самых феноменов использует принцип симметрии.

Значение результатов такого подхода к интеграции знания для трансляции научной культуры и для формирования мировоззрения, собственно и дающего право называться специалистом, огромно. Однако в методологическом и философском планах дидактический подход далеко не безупречен. В первую очередь к его недостаткам можно отнести зависимость от эмпирического материала, от наработанных ко времени создания учебников теоретических схем и типологий, которые к тому же в рамках подхода приобретают несвойственный им объясняющий статус и смысл. Интеграция знания оказывается связанной с постоянно ревизуемым эмпирическим и теоретическим описывающим материалом, в то время как таксоны и типы объединяются достаточно внешним образом — эволюционными мифологемами или априорными принципами.

Представляется, что дидактический подход к интеграции знания по своей направленности больше тяготеет к таксономии; он направлен на то, чтобы ориентировать людей, намеренных работать в таких областях науки, как зоология или ботаника, в многообразии аналитических представлений их объектов исследования. Правда, это многообразие заведомо ограничивается только теми областями аналитического знания, признаки которых используются при формировании таксонов.

Другой вариант обучающего подхода к интеграции знания можно назвать монографическим. Его целью, так же как и при дидактическом подходе, является стремление дать целостное представление об объекте исследования, однако объектом выступает не таксон высокого ранга, а особи таксона минимального ранга, такого, как вид или подвид.

Классическим примером монографического подхода к интеграции знания может служить монография Р. Гольдшмидта⁸². Особи в работах такого рода выступают прежде всего как объекты эксперимента и эмпирического исследования, а содержание работы заключается, как правило, в упорядоченном перечислении фактов и эмпирических обобщений, полученных при исследовании этих особей разными исследователями в разных лабораториях.

Монографические работы сводят многообразие аналитических знаний об особях, принадлежащих к одному таксону (служащих модельными объектами экспериментов), в нечто целостное, могущее быть изложенным как итоги науки. Существуют работы, посвященные собакам, кошкам, кроликам, человеку⁸³. Логика подхода может быть представлена так: описание основывается на особях одного таксона, классификационная процедура считается завершенной. Многообразие свойств особей, не вписывающееся в типологические различения, относится к области индивидуальной изменчивости и не включается в описание⁸⁴. Содержание описания составляют упорядоченное перечисление признаков, отношения между которыми исследовались экспериментально, каталогизация научных фактов и эмпирических обобщений, объединенных описывающими типологическими теориями.

Чисто практическое значение такого рода работ очень велико, так как они позволяют формулировать начальные условия планируемых экспериментов, дают исчерпывающее на современном уровне знания представление об объектах экспериментального исследования. Однако этот подход принципиально ограничен тем, что из знания об особях выбрасывается практически все, что делает их явлением природы, то общее, что есть у экспериментальных объектов с представителями других таксонов, да и описание экспериментальных объектов ограничено их типологическими свойствами, в то время как многообразие естественных свойств выносится в область индивидуальных проявлений, случайностей.

В отличие от дидактического, монографический подход ориентирован на исследователей, работающих преимущественно в рамках экспериментального цикла. Собственно только для них важно знание о свойствах объектов экспериментов, причем знание многоаспектное. И то, что многоаспектность достигается за счет механического перечисления результатов работы разных специалистов — аналитиков, характеризует только состояние знания.

Третий вариант обучающего (в данном случае скорее социализирующего) подхода к интеграции знания можно назвать техническим, так как он основывается на переносе приемов и методов конструирования из техники и технологии в науку. В инженерной деятельности есть свои теории описывающего характера, такие как теория механизмов и машин или моделирование технологических процессов. Синтез теоретических представлений техники и технологии осуществляется в системных представлениях о «второй природе», которые выполняют роль объясняющих конструкций. «Системы» и связанная с ними методология позволяют рассматривать, анализировать и объяснять многие проблемы инженерной деятельности. Объяснения, представленные системами и системным анализом, дают возможность предсказывать свойства конструкций и сооружений и служат основой для проектирования сложных устройств и управления ими.

Темпы современного технологического переустройства высоки, и необходимость управления в технологизированной и цивилизованной реальности распространяется на объекты и отношения, еще не ставшие предметом научного исследования или исследованные далеко не в той степени, чтобы можно было научно обосновать управление ими. Отсутствие научных знаний об объектах, подлежащих управлению, с одной стороны, и потребность в управлении, с другой, заставляют инженеров применять свой опыт (логику и методологию инженерии) к реальностям, не являющимся результатом конструктивной деятельности.

Ситуации такого рода далеко не редкость, особенно в последние десятилетия, когда потребности практики управления техническими системами, включающими людей или животных, далеко опережают возможности науки. В качестве примеров переноса методологии инженерной деятельности на естественные объекты и отношения можно назвать системный подход в интерпретации Л. Берталанфи, психоаналитическую теорию З. Фрейда, физиологическую теорию культуры Б. Малиновского.

Необходимость системного подхода в интерпретации Л. Берталанфи была обусловлена практической потребностью в объяснении функционирования биологических объектов, в том числе и людей, включенных в инженерные системы, такие как радиолокационные станции. Оказалось, что собственно научных знаний недостаточно или они находятся в таком состоянии, что не могут быть использованы инженерами для своих целей. Поэтому основатели системного подхода построили свою систему знания, в которой место объясняющей конструкции заняла «теория систем». Вненаучность системного подхода подчеркивается самим автором теории систем: «…цель последнего (теории систем. — С.К.) — установление принципов, пригодных для объяснения явлений, не учитываемых обычной традиционной наукой»⁸⁵.

В рамках системного подхода различные аналитические объекты объединяются в упорядоченные структуры: «Одноклеточный организм, рассматриваемый как организмическое множество генов, — пишет Н. Рашевски, — представляет простейшее организмическое множество. Его элементы, гены, являются множествами различных организмических составляющих, каждая из которых не обладает характеристикой элемента организмического множества. Ген есть молекулярное множество… Многоклеточный организм является организмическим множеством, элементы которого сами являются организмическими множествами»⁸⁶.

Организмы, клетки, молекулы — вот стандартная последовательность объектов, которые считаются основателями системного подхода биологическими системами. Понятия системного подхода в этой и других последовательностях связаны конструктивными или, как в цитате Рашевски, теоретико-множественными отношениями и потому имеют мало общего с одноименными понятиями биологических наук. Но как бы то ни было, системный анализ и методология позволяют решать практические задачи, строить машины, элементами — деталями которых служат люди или другие биологические объекты. Почему так происходит, не ясно, и поэтому тем более интересны способы объединения понятий в последовательности, т.е. вненаучная интеграция знания, приводящая в конечном счете к практически полезным конструкциям.

Психоаналитическая теория З. Фрейда возникла как ответ на практические потребности в управлении поведением людей, страдающих теми или иными психическими отклонениями. Как подчеркивается многочисленными исследователями теории и практики психоанализа, в основе обобщений З. Фрейда и его адептов лежат наблюдения и опыт клинических психиатров, не имевшие в то время собственно научного обоснования.

Для оправдания вполне успешной социальной практики, как это подчеркивает сам автор концепции, ему пришлось разработать теоретическую структуру: «К термину… бессознательного мы пришли… путем разработки опыта, в котором большую роль играет душевная динамика… Теория оказывается неопровержимой благодаря тому, что в психоаналитической технике нашлись средства, с помощью которых можно устранить противодействующую силу и довести представления до сознания…»⁸⁷

В отличие от создателей системного подхода З. Фрейду нечего было заимствовать из традиционной науки, так как наработанных и проверенных в эксперименте различений и идеализированных понятий просто не было. Поэтому автору самому пришлось ввести составные элементы объясняющей теории психоанализа, использование которых позволяет так или иначе управлять поведением: «…по отношению к поступкам Я как бы занимает положение конституционного монарха, без санкции которого не может быть введен ни один закон, но который должен весьма основательно взвесить обстоятельства, прежде чем наложить свое veto на тот или иной законопроект парламента… Оно является для Я другим внешним миром, который Я также стремится подчинить себе. Я отнимает у Оно libido и превращает объектные устремления Оно в образования Я. С помощью сверх-Я Я черпает еще темным для нас способом из накопленного в Оно опыт прошлого»⁸⁸.

Трудно без улыбки читать конституционно-монархические фантазии З.Фрейда, но результаты его деятельности вошли в практику повсеместно, что заставляет предполагать рациональное содержание в его учении как в практике, так и в теоретической интерпретации. Интуиция З. Фрейда в последние годы приобрела вполне научные основания. Так, сверх-Я в той или иной степени можно сопоставить по содержанию с понятием социологии «социальные институты», Я — с понятием индивидуальности, Оно — с инстинктом. Тогда последовательность можно прочитать как «социальные институты-индивидуальность-инстинкты». Развитая на базе последовательности практика психоанализа демонстрирует, что в фундаментальных различениях психоанализа что-то есть. Но вот что?

Физиологическая теория культуры Б. Малиновского возникла в процессе решения конкретной социальной задачи: разработанные в XVIII-XIX вв. методы управления колониями британской империи в XX в. оказались неадекватными, не обеспечивающими социально-политической стабильности и экономической эффективности. Для проведения английского варианта политики деколонизации необходимо было инженерное обоснование, в роли которого и выступила физиологическая теория культуры. Фундаментальные объекты этой теории «потребность-память-эмоции». Разработанные на основе теории приемы служили инструментом управления, т.е. обучения, формирования уровня притязаний, спектра интересов, способов контроля за эмоциональными состояниями представителей традиционных общностей, в руки которых разными способами передавалось управление «заморскими территориями». Чисто инженерный, социотехнический выход физиологической теории культуры несомненен, однако ее соотношение с собственно научным культурологическим и социологическим знанием весьма проблематично.

«Потребности-память-эмоции», «организмы-клетки-молекулы», «сверх-Я- Я-Оно» — примеры систем, т.е. инженерных объясняющих конструкций, в той или иной степени перенесенных в науку и играющих роль теоретических миров, архетипов.

Достоинство системного подхода заключается в его полезности, причем полезности в сугубо инженерном смысле этого слова. Системные теории стали элементами культуры и большой политики. Как научное объяснение системная методология неперспективна, да и не преследует этих целей.

В то же время обращает на себя внимание устойчивость объединений понятий в последовательностях, служащих онтологическими структурами системных построений. «Организмы-клетки-молекулы», «потребности-память-эмоции», «сверх-Я-Я-Оно», некоторые другие последовательности, такие, например, как «мышление-язык», вошли в научную культуру, несмотря на то, что принципы объединения понятий неясны. Ни конструктивные мифологемы, ни конституционно-монархические аналогии, ни «физиологичность» культуры не могут служить основанием упорядочения. Создается впечатление, что создатели системных конструкций и представлений ухватили что-то очень существенное в самой структуре знания. «Организмы-клетки-молекулы», «потребности-память-эмоции», «сверх-Я-Я-Оно», с нашей точки зрения, представляют собой «сколки» искомого теоретического мира, интегрирующего идеальные объекты аналитических наук.

Позитивистская интерпретация иерархий таксонов

Трудности в идеализации предметной области, как и в науке в целом, приводят к тому, что вместо теоретических миров в функции объяснения выступают их суррогаты, такие как эволюционные и редукционистские построения, замещающие и вытесняющие позитивное научное знание на периферию социальной жизни науки.

Как уже отмечалось ранее, если не принимать во внимание деятельность исследователей в рамках итерации цикла таксономии, то результаты итераций можно представить в виде иерархии таксонов, существующей самой по себе, что и зафиксировано в учебных пособиях, иллюстрациях к определителям, а также во многочисленных научно-популярных работах. Онтологизация структуры определителей, попытки представить результаты описывающей и упорядочивающей деятельности исследователей как состояние, свойственное самому миру, во многом детерминируют структуру биологического (и не только биологического) мышления. Более того, логика строения биологических определителей и работы с ними в XIX-XX вв. стала рассматриваться как отображение процесса эволюции форм жизни, и отношения сходства-различия особей по признакам, формирующим цикл таксономии, выступают в эволюционных мифологемах как отношения схождения (конвергенции) и расхождения (дивергенции) признаков в эволюционном процессе.

В эволюционных теориях отношения между таксонами в системе таксонов рассматриваются как отображение эволюционного процесса. Основу этих учений составляет интерпретация отношений сходства, в которых таксоны вводятся в систему, как отношения родства и происхождения.

В рамках развиваемых представлений о структуре знания теоретико-эволюционные надстройки над онтологией можно рассматривать как следствие неразличения (отождествления) теоретического и эмпирического уровней исследований. Особи при этом становятся неотличимыми от таксонов и типов, а аналитические объекты отождествляются с архетипами. Естественно, что при этом отношения между особями отождествляются с отношениями между таксонами, а частным (типологическим) конструкциям аналитического знания присваивается статус всеобъясняющих теоретических миров-архетипов. Ньютоновская и эйнштейновская механики выдаются позитивистами за идеальные модели объясняющих теорий. Из табл. 3 видно, как плоский позитивистский мир весьма ограничен в своих возможностях собственной онтологией.

Отношения родства и происхождения, в отличие от сходства, — естественные отношения между особями и популяциями. Отношения сходства вводятся исследователями-систематиками для формирования таксонов и являются искусственными отношениями классификационной системы, адекватность которых проверяется в других отношениях таксономии. Рассматривать отношения родства как отношения между таксонами в иерархии (или другой системе) таксонов, даже если отвлечься от естественной природы родства, в принципе нельзя, т.к. таксоны — теоретические объекты, которые не могут происходить друг от друга, если только они не включены в какую-либо систему объективного идеализма, вроде гегелевской.

Теоретические объекты лишены способности размножаться или происходить друг от друга без участия людей, у них нет для этого соответствующих органов. Теоретические объекты имеют потомков и предков только в очень узком смысле этого слова. В отношениях происхождения и родства могут находиться только особи. Ощущение несоответствия (здесь не приходится говорить о понимании, так как его нет) между системой таксонов и ее интерпретациями в эволюционных учениях есть практически у каждого исследователя-систематика, интересующегося филогенией.

Проблема теоретических структур таксономии очень болезненна и провоцировала множество мировоззренческих и философских дискуссий. Тем не менее эволюционные концепции, основывающиеся на иерархии таксонов, должны быть исследованы на непротиворечивость, поскольку внутренняя несогласованность и противоречие известным фактам в построениях, претендующих на роль объясняющих теорий, чреваты опасными для науки последствиями.

Итак, теоретические схемы таксономии во многих, если не в большинстве, случаях, основаны на установлении между таксонами отношения «происходить от» и на интерпретации отношений сходства как отношений родства: «…все существующее многообразие форм жизни возникло в результате прогрессирующего расхождения в процессе биогенеза. Хотя в целом верно, что потомком мыши будет мышь, а потомком человека человек, время от времени возникают отклонения, которые задним числом можно рассматривать как источник новых видовых форм. Эволюционная гипотеза неотъемлемо входит в основу основ способа мышления в биологии. Только эволюционная гипотеза придает смысл несомненной взаимосвязи организмов, явлениям наследственности и путям развития. Биолог может мыслить только эволюционно — другой альтернативы у него нет»⁸⁹.

Как известно, варианты эволюционных учений различаются, и весьма кардинально, тем, как они интерпретируют появление новых форм жизни, исчезновение старых, их взаимоотношения, но то, что одни формы происходят от других, остается неизменной основой объяснений. Усилия исследователей направлены на то, чтобы понять, как, в каком процессе возникло «ошеломляющее разнообразие жизни». Интерпретаторы таксономии считают, что когда-то жившие «просто устроенные» таксоны дали начало современным «сложно устроенным» таксонам. Таксоны произошли от таксонов.

Само отношение «происходить от» при его эволюционной интерпретации считается вполне определенным, простым в том смысле, что оно не нуждается в теоретическом анализе и дополнительном осмыслении. Однако это далеко не так. Более того, экспликация содержания отношения «происходить от» позволяет считать его применение в эволюционных учениях неверным в принципе.

Отношение «происходить от» эмпирически определено в таких областях знания, как антропология (и структурная антропология в особенности), этнография, а также в практике семенного и племенного дела. Это отношение означает, что некоторым особям можно сопоставить других особей в качестве потомков или предков. Структуры родства имеют сетчатый характер, в которых каждый член рассматриваемой популяции (племени, клана) находится в родстве с каждым другим членом. Естественно, что степени родства варьируют и их каталогизация является, в частности, одной из задач генетики популяций. И.И. Шмальгаузен утверждает, что сетчатое родство существует только до тех пор, пока продолжаются скрещивания, т.е. пока новые формы не вышли за пределы вида⁹⁰. Это означает, что за пределами круга особей, скрещивающихся друг с другом, если и можно установить родство, то какое-то такое, которое не связано со скрещиванием. Что же это за родство?

Из антропологии известно, что и в так называемых примитивных, и в цивилизованных культурах на биологическую структуру родства, имеющую сетчатый характер, накладываются собственно социально-экономические интерпретации, при которых одни биологические отношения считаются существенными (в праве наследования, например), в то время как другие при установлении родства не принимаются во внимание. Данные этнографии и структурной антропологии дают основание различать и противопоставлять биологические основания родства и их социальные интерпретации, носящие, как правило, мифологизированный характер⁹¹.

При социально-экономической интерпретации отношений родства и происхождения формируется генеалогическое древо, которое определяет, от каких предков произошли представители династии, рода, семьи и, следовательно, на какой социальный статус могут рассчитывать потомки этих предков. Эмпирическое содержание генеалогического древа минимально, так как линейное биологическое родство из-за сетчатости его структур и зависимости от достаточно ситуативных институализаций межполовых отношений установить невозможно. Однако мифологизированный компонент генеалогического дерева устанавливает линейное происхождение и выделяет ключевых предков, что и определяет социальный статус потомков.

Вполне однозначно отношение «происходить от» определено только в практической деятельности людей — в получении чистых линий лабораторных животных, выращивании культур микроорганизмов и т.д. Проблема происхождения в этих областях практики решается созданием условий для скрещивания или других форм размножения и строгой фиксацией этих условий, что дает возможность точно знать, от какой особи или группы особей ведет род конкретное животное, растение, культура микроорганизмов. Строго говоря, деятельность по получению чистых линий представляет собой аналитическую работу, основанную на эксперименте и соответствующих типологических представлениях. Совокупность абстракций, т.е. начальных условий для получения чистых линий, еще нуждается в особом анализе.

Отношение «происходить от», таким образом более или менее строго определено только как отношение между особями и популяциями особей. Родство и происхождение как популяционные отношения изучаются в настоящее время совокупностью экологических областей знания, где, кроме прочих, рассматриваются и проблемы взаимосвязи популяций, то, как они переходят друг в друга, изменяясь при этом до неузнаваемости⁹². Однако при эволюционной интерпретации популяционных отношений возникает своеобразная и парадоксальная ситуация: отношения происхождения и родства исследуются как отношения между особями и популяциями, а интерпретируются как отношения между таксонами в иерархии (или другой системе) таксонов.

Таксоны, как это отмечалось ранее, формируются исследователями в рамках таксономического цикла исследования при установлении между особями отношений сходства. Значение таксонов и их систем, упорядоченных биологическими определителями, прежде всего в том, что они позволяют ориентироваться в существующем и существовавшем многообразии форм жизни, свертывают многообразие и структуру, знание об отношениях в которой и умение пользоваться определителями дают возможность любому специалисту отнести найденную и описанную по определенным правилам особь к какому-либо таксону. Однако полезность классификационных систем не считается достаточным основанием для оправдания их существования⁹³. Структура, предназначенная для упорядочения форм жизни, по мнению систематиков, должна еще и отображать процесс, в котором многообразие сформировалось. Усилия интерпретаторов классификационных систем как филогений направлены на то, чтобы определить, как и каким образом, а может быть, и когда таксон Х произошел от таксона Y. При этом отношения сходства, в которых только и существуют таксоны, интерпретируются как отношения родства⁹⁴.

Наиболее распространенные варианты эволюционного учения — дарвинизм, номогенез, ламаркизм — сходны в том, что они устанавливают между таксонами отношения родства и происхождения, но коренным образом расходятся в том, как эти отношения проявляются в процессе эволюции. Дарвинисты считают, что многообразие форм жизни произошло в процессе дивергенции сходных признаков, в то время как номогенетики стоят на том, что эволюцию определяет процесс конвергенции признаков. Ламаркисты постулируют приспособительные прижизненные изменения, появление новых признаков у таксонов и их наследование.

При всем различии в интерпретации путей и направлений эволюционного процесса существующие и возможные варианты эволюционных учений, как показал А.А. Любищев⁹⁵, обладают некоторой инвариантной структурой, позволяющей комбинировать исходные посылки таким образом, что практически любую эволюционную схему можно представить в виде исходных оппозиций и отношений между ними. Основатель структурной антропологии К. Леви-Стросс⁹⁶, много внимания уделивший изучению мифологических интерпретаций отношений родства и происхождения, в своих работах также использовал аппарат, позволивший ему свести многообразие известных мифов в некую инвариантную структуру.

Конечно, сходство еще далеко не родство, но в данном случае оно позволяет объединить мифы, изученные К. Леви-Строссом, и варианты эволюционного учения в один таксон — мифологемы, имеющие сугубо социальное происхождение. Представляется, что отношение между реальными процессами, в которых сформировалось и формируется многообразие форм жизни, и их интерпретациями в эволюционных учениях примерно такое же, как между биологическими основаниями родства и генеалогическими древами. И в том и в другом случае на совокупность особей, связанных отношениями родства и происхождения, накладывается интерпретационная схема, отражающая доминирующий в культуре способ осмысления реальности и связанная с субстратом, в котором отношения родства и происхождения реализуются, очень опосредствованно, причем опосредование не научно, не требует эмпирической проверки, а принимается на веру.

В мифологических интерпретациях иерархии таксонов обращает на себя внимание разительное противоречие между конкретными наблюдениями и экспериментами и их эволюционными толкованиями. В биологии, да и в любой другой описывающей науке, превращение таксона в таксон, т.е. нахождение в потомстве одной особи экземпляров, могущих быть отнесенными к другому таксону, никогда не наблюдалось. Более того, культурные растения, совершенно не похожие на своих предков, относятся тем не менее к тому же таксону, что и предки, они считаются не более чем разновидностями исходного вида. П. и Дж. Медавары в работе, имеющей подзаголовок «Современные концепции в биологии», пишут: «Никаких причудливых гетерогенезов никогда не случается, вопреки всевозможным экстравагантным представлениям, когда эмпирическая точность не считалась необходимым или хотя бы желательным качеством претендующего на точность изложения»⁹⁷. И несколькими абзацами ниже эти же авторы пишут: «…время от времени возникают отклонения, которые задним числом можно рассматривать как источник новых видовых форм»⁹⁸.

Когда деятели от биологии под руководством Т.Д. Лысенко доказывали, что в потомстве кукушки может появиться пеночка, из овса может вырасти овсюг, а вирусы самопроизвольно превращаются в бактерии⁹⁹, это вызвало негативную реакцию ученых, и в дальнейшем исповедование таких взглядов стало несовместимым со статусом биолога. Однако невозможное сейчас, никем никогда не наблюдавшееся теми же самыми учеными, которые выступали против догм неоламаркизма, считается возможным в геологические времена. Например, И.И. Шмальгаузен считал, что в процессе эволюции, при постоянном расхождении признаков, увеличивается многообразие органических форм и что одного общего корня возникли в геологическом прошлом крупнейшие подразделения растительного и животного царства, представители которых постепенно усложнялись, повышали свою организацию и дифференцировались все дальше, давая начало новым подразделениям¹⁰⁰.

Легенда о золотом веке, в котором ныне невозможное и невероятное осуществлялось с необходимостью, осталась, похоже, только в эволюционных мифологемах, в которых геологическое время имеет существенное сходство с мифологическим временем. В мифологическом времени эволюционных учений таксонам приписывается тот же модус существования, что и особям. Таксоны в нем рождаются, живут и умирают-вымирают. Признаки таксонов могут сходиться и расходиться, формируя новые таксоны, как пары в бальных танцах. Наверное, не случайно содержание дискуссий по проблемам эволюционной интерпретации иерархии таксонов сходно с содержанием средневековых споров о реальности универсалий, что отмечается и некоторыми методологами биологии.

Такова сила представлений, сформированных много веков назад, в эпоху, когда проблемы родства, происхождения, генеалогии были социально актуальны. Эти представления оформились как мифологема биологии во внутренне связную систему, независимую от эмпирии, более 150 лет назад в учениях Ч. Дарвина, К. Ламарка и других эволюционистов и продолжают свое существование сейчас. Уже несколько десятилетий существуют области науки, эмпирически и теоретически исследующие процессы, в которых одни популяции превращаются в другие, как при этом меняются физиологические, генетические, этологические и другие свойства особей¹⁰¹. Но результаты этих областей науки, в принципе самодостаточные, в мифологических интерпретациях иерархии таксонов используются для доказательства или опровержения того или иного варианта мифологемы.

Разрыв между мифологемами и собственно исследованиями настолько велик, что соотнести результаты науки с эволюционными интерпретациями практически невозможно. Исследования идут сами по себе, описываются все новые и новые формы жизни, усовершенствуются ключи-определители, становятся более или менее ясными реальные пути и направления эволюционного процесса, а мифологемы существуют в неизменном виде. Уже описанное и упорядоченное ключами многообразие форм жизни настолько богато, что позволяет получить выборки наблюдений и фактов, служащих для обоснования самых экстравагантных вариаций учения о происхождении одних таксонов от других.

Итак, задачей таксономии являются описание многообразия особей (отдельностей) и упорядочение этого многообразия. Последнее достигается в построении системы таксонов, основанной на констатации сходств между описанными представителями многообразия. Система таксонов имеет, как правило, форму иерархии, хотя для бактерий, например, иерархические классификации оказываются непригодными¹⁰². Сходство между особями неправомерно интерпретируется как родство между таксонами. Последнее служит для наполнения системы таксонов филогенетическим содержанием, что в принципе неправомерно. Отказ от филогенетической интерпретации иерархии чреват для биологии, как пишет Л.П. Татаринов¹⁰³, потерей идеологического содержания, интепретационной схемы, в которой биологам представляется осмысленной известная из практики упорядоченность форм жизни. Необходимость отказаться от представлений о том, что структура, в которой упорядочены формы жизни, отражает ход и результаты эволюции, вызывает у биологов негативизм прежде всего потому, что эволюционным мифологемам нет замены в их роли объясняющих построений таксономии.

Разделение и некоторое противопоставление совмещенных в мифологемах аспектов происхождения и упорядочения форм жизни в современной биологии осуществляются несколькими путями, иногда паллиативными, иногда достаточно революционными. В частности, есть работы, в которых отношения родства и происхождения исследуются эмпирически и теоретически, но интерпретируются как отношения между таксонами ранга вида, причем таких видов, которые можно однозначно сопоставить с популяциями¹⁰⁴.

Виды тем самым получают выделенный статус среди других таксонов, и многие методологи биологии считают, что эволюционируют только виды, в то время как таксоны более высоких рангов, если и эволюционируют, то каким-то другим образом, нежели виды¹⁰⁵. Но противопоставление микро- и макроэволюций оправдано только тем, что эволюционные процессы протекают на уровне особей и популяций, иногда принадлежащих одному виду (т.е. относимых исследователями к одному виду), но интерпретируются как эволюция видов. Распространение знаний об эволюции популяций на таксоны более высоких рангов, чем вид, вызывает логические трудности даже у самых правоверных эволюционистов. Новое вино — знание об эволюции популяций — пытаются влить в старые мехи, поддержать видимость жизни в средневековом мировоззрении.

Гораздо более обоснованным представляется подход к иерархии, полностью разводящий сходство форм жизни, служащее для конструирования таксономических систем, происхождение и эволюцию. Со времен И.В. Гете существует представление, что сходство особей может иметь совершенно иные, не филогенетические интерпретации. Снова возникает идея архетипа, которая сходство форм жизни связывает не с родством и происхождением, а с планом строения, т.е. совокупностью аналитических объектов, упорядоченных какими-то гипотетическими отношениями.

Представления об архетипе пока существуют скорее как благие намерения, нежели конструкция, и больше обоснованы в методологической части, чем практической. В представлениях об архетипе таксономия в ее теоретической части пересекается с аналитическими науками, а не с эволюционными представлениями и концепциями. И если действительно объяснение в таксономии связано с архетипами (идеальными объектами, теоретическими мирами), то иерархия таксонов (или другие системы) не нуждаются ни в каких надстройках. Они сами по себе представляют теоретические структуры, выполняющие вполне определенные описывающие и упорядочивающие функции, что более чем достаточно, чтобы не искать им иных обоснований существования.

Конструктивистские интерпретации аналитических исследований

Перейдем к анализу конструктивистских интерпретаций аналитических исследований. В отличие от таксономии, в аналитических науках существует огромное количество предметных описывающих теорий и типологий, каждая из которых ограничена начальными условиями экспериментов, проведенных в конкретных областях аналитического знания — в физике, генетике, физиологии и т.д. Границы применения аналитических теорий узки, и чем они уже, тем больше достоверность типологий, диагностических формул, а также больше возможностей использования аналитических знаний в технологических целях.

Структурные схемы описывающих аналитических теорий очень близки друг к другу и детально описаны в методологии науки. В то же время представления о существовании, задаваемые таксономией, и представления о функционировании, задаваемые аналитическим описанием, не связаны друг с другом какими-то явными внутринаучными интерпретационными схемами. Поэтому в аналитических областях знания в целом создалась довольно странная ситуация: известны элементы существующего — аналитические объекты, известны отношения между ними и законы функционирования, но очень неопределенна область применения законов по отношению к таксонам. Так, представители всех таксонов, в том числе и формы жизни, находятся в сфере действия законов классической механики. Для физики и механики неразличимы таксоны — звезды и планеты, минералы, растения, животные, люди, — они все подчиняются законам механического движения и в этом своем качестве тождественны. Падающие люди, растения, животные, метеориты и прочее с исчерпывающей полнотой описываются законами движения в той степени, в которой правомерна абстракция представления их физическими телами, находящимися в состоянии движения. Но по определению представители всех названных выше таксонов нечто иное, чем объекты классической механики.

Где проходят границы применения физических, механических и химических законов? К какому таксону или совокупности таксонов они применимы в такой степени, что описывают их функционирование с достаточной полнотой и необходимостью? Этот вопрос возникает и у самих аналитиков-теоретиков. Так, Е. Вигнер показал, что квантово-механические представления несовместимы с таким свойством форм жизни, как самовоспроизведение, и на этом основании сформулировал проблему границ применимости физических законов¹⁰⁶.

Физическое описание ни в коей мере не специфизирует растения, животных, микроорганизмы, людей. Кроме физического, есть химическое, генетическое, физиологическое, психологическое описания, но как они соотносятся друг с другом и с таксонами? Естественно, что ответа на такие вопросы в частных видах аналитического знания нет и не может быть в силу его частного характера. Задача эта может быть адекватно поставлена и решена только при переходе к теоретическим аналитическим представлениям, к собственно объяснению.

В каждой аналитической науке есть собственные объяснения, свои теоретические миры, но это частные миры. Общенаучных интегрирующих и объясняющих построений нет, и их функциональное место в знании занимают весьма своеобразные конструктивистские мифологемы. Над описывающими теориями частных аналитических наук возникала надстройка, назначение которой — компенсация изначальной частности аналитического знания, придание ему формы знания о целостности.

Наверное, ни одна из объясняющих и обобщающих работ не обходится без утверждения о том, что организмы состоят из органов, клетки из молекул, биоценозы из видов и т.п. Вот, например, высказывание авторов итоговой работы: «Организм можно рассматривать как совокупность специализированных клеток… Группы одинаково специализированных клеток, которые образуют, например, хрящ или мышцы, называются тканями. Несколько тканей, объединенных в определенный комплекс, образуют орган (почку, глаз, кость). Несколько органов, совместно выполняющих определенную функцию, складываются в систему органов, например, пищеварительную или опорную. Комплекс систем, связанных воедино, образует организм. Многие живые организмы, например, микробы, состоят всего из одной клетки (а вирусы — только из части клетки)»¹⁰⁷.

Этим авторам, авторитетным физиологам, вторит эколог Н.П. Наумов: «Клетка состоит из органоидов (ядер с хромосомами, рибосом, митохондрий и др.), в свою очередь построенных из систем молекул; организм представляет собой интегрированную совокупность систем (пищеварительной, дыхательной, сосудистой, генеративной, нервной и т.п.), причем каждая система состоит из органов, а последние из совокупности клеточных популяций (тканей). Наконец, биоценозы состоят из популяций разных видов, а популяции из индивидов, часто объединяющихся во внутрипопуляционные группировки (семьи, кланы, колонии и т.д.)»¹⁰⁸.

Цитированные выше П. и Дж. Медавары считают, что «…общество состоит из людей, каждый из которых обладает собственной целостностью и единством. Органы и ткани, в свою очередь, слагаются из клеток, которые также обладают значительной самостоятельностью»¹⁰⁹.

Цитирование можно продолжить до бесконечности, но уже ясно, что отношение «состоять из» выполняет в метатеориях аналитических наук несколько функций. В первую очередь оно играет роль связки между объектами и представлениями различных областей аналитического знания. В приведенных выше высказываниях «состоит из» связывает организм (понятие физиологии) с клетками (понятием цитологии), молекулами (понятием физической химии). При этом должно создаваться ощущение единства предмета рассуждений, взаимопереходов объектов исследования. И оно создается, что дает возможность разворачивать построения, относимые многими учеными (не говоря уже о философах и профанах) к теоретико-биологическим.

Путь, на котором достигается единение разнородных понятий и представлений, примерно таков: «Особи любого вида организмов — как растений, так и животных — отличаются друг от друга множеством индивидуальных особенностей»¹¹⁰. В общепредметных рассуждениях такого типа понятие физиологии «организм» отождествляется с таксоном категории надцарства, объединяющим царства растений и животных, да и все другие формы жизни. Организм оказывается эквивалентным понятию «живое», что сомнительно по многим основаниям. В частности, вирусы и бактерии не могут считаться организмами по определению, так как у них отсутствуют органы и их системы. Понятийные схемы физиологии неприменимы к этим таксонам.

Кроме того, нельзя в принципе согласиться с отождествлением таксонов (растений и животных) с аналитическими объектами, такими, как организм. Организм — реальность, открытая физиологами при исследовании растений, животных и людей. Это объективированный признак сходства представителей всех названных таксонов, но никак не таксон. Можно утверждать, что организм есть у растений, животных, людей, но отождествлять таксоны с организмами или тем более предполагать бытие признака в статусе таксона категории надцарства столь же абсурдно, сколь считать людей или животных видом молекул, атомов или физических тел.

После того как всем формам жизни присваивается статус организмов, постулируется, что организмы состоят из органов (или клеток), органы состоят из тканей, ткани из клеток, клетки из молекул. Некоторые авторы идут дальше, продолжая конструктивный ряд до элементарных частиц, однако все-таки большинство останавливается на молекулах, считая, наверное, что реальность физико-химических представлений достаточно фундаментальна.

Само отношение «состоять из» предполагается при таком подходе определенным в полной мере в том смысле, что никаких особых тонкостей в его применении нет и быть не может. Если нечто состоит из чего-то, то так оно и есть. Но так ли это? Отношение «состоять из» и отличающиеся от него нюансами отношения «быть элементом» и «принадлежать к» стали предметом строгого анализа в метаматематике, в основаниях теории множеств. Дело в том, что эти отношения дают возможность вводить фундаментальные объекты оснований математики: «…Мы представляем теорию множеств в виде функционального исчисления первого порядка. Единственным первоначальным символом… этого исчисления… является двуместный предикат е, предназначенный для обозначения принадлежности или членства»¹¹¹.

Известно, что отношение принадлежности и членства некоторые методологи-математики считают источником парадоксов в основаниях математики. Попытки однозначного определения этих отношений привели к разного рода конструктивным и интуитивным математикам, в которых тем не менее есть неопределенности и неоднозначности. Поэтому говорить о полной ясности смысла в применении конструктивных отношений не приходится даже при их формальной экспликации, не говоря уже о содержательных интерпретациях¹¹².

Однако отношение «состоять из» вполне однозначно определено в практической деятельности людей. Дома состоят из кирпичей, города из домов, мебельный гарнитур состоит из столов, стульев и т.п., машины из деталей, группы общения из людей, наших знакомых. Наверное все, построенное человеческими руками, может быть представлено как состоящее из частей-деталей, как «состоящее из». В противном случае невозможна была бы технология, основа современной цивилизации.

Технология, как известно, представляет собой циклическую деятельность, в какой-то степени аналогичную аналитической научной работе, в которой из частей — технических объектов составляется нечто, необходимое для потребления или производства. Технические объекты — детали машин — могут иметь в своем генезисе научную основу, в качестве их прототипов возможны элементы приборов, в которых создавались начальные условия аналитических исследований, но ими могут быть и результаты неапробированного наукой опыта. В технике и технологии есть своя методология деятельности, в которой исходное и основное отношение — «состоять из». На схеме и в чертеже любой результат человеческой деятельности может быть представлен как состоящий из деталей, из простейших строительных блоков. Так, первый ген, синтезированный Кораной, действительно состоит из молекул и молекулярных блоков, когда представлен схемой своего строения и функционирования в научных отчетах и статьях. Однако в схемах и чертежах не находит отражения сама человеческая деятельность по разработке схем и, главное, по воплощению их в «материальных» конструкциях. Дом состоит из кирпичей, а ген из молекулярных блоков лишь в том случае, если исключить саму человеческую деятельность и рассматривать только ее результаты. Это, однако, ни теоретически, ни практически невозможно.

Конструктивность отношений не свойственна природе, она вносится в природу людьми. В результате человеческой деятельности возникает «вторая природа», в которой отношения между элементами конструкций действительно в предельных случаях могут исчерпываться отношением «состоять из», но и в этих случаях конструктивность должна поддерживаться деятельностью. В противном случае конструкции разрушаются, между их элементами воссоздаются естественные отношения.

Определение отношения «состоять из» лежит в человеческой деятельности, в сложнейших структурах человеческого общежития. Вне деятельности конструктивные отношения слишком абстрактны и допускают самые различные и противоречивые интерпретации. Неприменимость конструктивных отношений для описания и анализа объектов физики высоких энергий (именно той области, которая служит идеалом представлений для многих методологов) осознана уже давно: «В известном смысле можно сформулировать тезис, что «Все» (т.е. каждая элементарная частица) состоит из «Всего» (т.е. всех элементарных частиц…). Но равноправность этих возможностей подрывает саму идею структурности, лишает абсолютности понятие «состоит из». Структура здесь принимает какой-то относительный смысл — вроде того, что можно использовать различные системы координат для описания физических явлений»¹¹³.

В биологических исследованиях подобного осознания неприменимости конструктивных отношений для описания естественных феноменов, и тем более для объяснительных конструкций, пока нет. Однако собственное содержание аналитических биологических дисциплин позволяет продемонстрировать неадекватность интерпретаций отношений между аналитическими объектами как конструктивных. Утверждается, например, что клетки состоят из молекул. Возникает вопрос: из каких же молекул они состоят? На этот вопрос однозначно ответить нельзя, так как реальности биоорганической химии многоуровневы и на каждом уровне исследования есть свои молекулярные представления структуры клетки.

Клетки можно анализировать на уровне химико-аналитическом, и тогда их структура будет определяться в терминах химических элементов и простейших соединений, таких как соли, кислоты, основания и т.п. Клетки можно анализировать на физиолого-химическом уровне, и тогда структура будет определяться в терминах белков, жиров, углеводов и пр. В современном знании возможно представление структуры клеток и на многих других уровнях.

Любой класс химических соединений изучается в соответствующей области знания, в каждой из которых сформулированы свои законы и закономерности, несводимые к законам других областей знания и не выводимые из них. Знание о частных химических структурах и особенностях строения клеток равноправны и рядоположены, так что подменить знание об элементарном составе клеток знанием о четвертичной структуре молекулярных агрегатов в принципе невозможно. Составить же клетки из молекул, т.е. синтезировать их, не удалось пока ни одному исследователю. В лучшем случае получались коацерваты, т.е. механические подобия клеточных оболочек. Даже в схеме строения пока не удалось представить клетки как конструкции из молекул. И если такое удастся, предстоит огромная работа по материализации схемы, по сборке клетки из молекул, в результате которой можно будет утверждать, что существуют искусственные клетки, созданные людьми. Однако технологическое знание о конструктивности отношений между молекулами в синтезированной клетке можно будет, как показывает опыт других видов инженерной деятельности, распространить на другие клетки только в очень ограниченной степени.

Известны попытки эмпирической проверки утверждений о конструктивности отношений между молекулами в клетке. Содержание этих работ заключается в том, что из субстрата, имевшего, как утверждали ныне разоблаченные фальсификаторы, молекулярную структуру (тканей, растертых механическими приспособлениями), в условиях эксперимента можно получить клетки, вырастить их «из ничего»¹¹⁴. Однако те же самые ученые, которые сразу распознали в творчестве «революционеров биологии» фальсификацию, разделяют представления о конструктивности отношений между молекулами в клетках¹¹⁵.

Рассмотрим еще одно утверждение, общее для всех цитированных работ: организм состоит из органов. Организм, как указывалось ранее, представляет собой функциональное единство систем, исследуемое физиологией в целом и в частных областях физиологического знания — в физиологии высшей нервной деятельности, питания и пищеварения, выделения, терморегуляции и т.д.

Разделение организма на функциональные системы носит принципиально немеханический характер, представляет внутреннюю процедуру физиологического знания. Сами функциональные системы являются аналитическими различениями, имеющими эмпирическую интерпретацию только в рамках физиологических законов. Кроме организма, в предмете физиологии есть и другие фундаментальные объекты, в частности, физиологическое тело. Физиологическое тело — предмет анатомии, морфофизиологии. Тело, в отличие от организма, может быть вследствие своей механической природы разделенным на части, причем самыми различными способами. Есть способы, принятые в торговле, например, когда тело животного делится на голову, окорока, грудинку и пр. И есть способы деления на части, сохраняющие при некоторых условиях способность к функциональным (т.е. физиологически определенным) движениям или другим формам физиологической активности — сердце, легкие, печенка, селезенка и т.д.

Так, сердце — часть тела, сохраняющая в строго определенных условиях культивирования способность к функциональным движениям. Часть тела, выделенная по правилам физиологии и в какой-то степени соотносимая с функциональными системами, получила название органа. Деление тела на органы не означает деления организма на функциональные системы и уж ни в коем случае — на органы.

Организм не состоит из органов и не может быть на них разделен по самой сути представлений физиологии. Отношения между анатомическими и другими физиологическими свойствами и объектами изучается в морфологии — специальной области аналитического знания, имеющей значительные достижения, что позволило перейти от генерирования схем строения к практической деятельности по протезированию органов, восполняющему дефекты функциональной структуры организма. Но каждое конструктивное достижение морфофизиологии и связанных с ней инженерных дисциплин выступает как знаменательное событие в науке и технике.

Столь же неправомерными, как утверждения о конструктивности отношений между организмом и органами и между молекулами и клетками, представляются другие формулировки конструктивных мифологем, такие как «органы состоят из тканей», «ткани из клеток» и т.д.

Как уже отмечалось выше, отношение «состоять из» вводит аналитические объекты в структуру, выполняющую метатеоретические функции. Организмы, клетки, молекулы, гены, атомы и другие феномены эмпирического аналитического знания связаны в своих предметных областях либо эмпирическими обобщениями (и тогда они остаются в пределах эмпирического знания), либо типологиями, т.е. теоретическими конструкциями описывающего характера, либо, если над ними совершена процедура идеализации, включены в структуру отношений теоретического мира, объясняющей конструкции частной области аналитического знания.

Поскольку любая (и все) аналитические науки представляют только частный срез реальности существующего, постольку и эмпирические зависимости, и типологии, и теоретические миры частны в принципе. Необходима структура, интегрирующая частные аналитические представления в некую целостность, дающую возможность собрать частные представления и соотнести знание о функционировании со знанием о существовании. Так как такого интегрирующего представления нет, а потребность в нем есть, то и возникают метатеоретические конструкции, в которых специфика предметных отношений между объектами аналитических областей никак не учитывается и подменяется конструктивными отношениями человеческой инженерной деятельности.

По существующим работам метатеоретического уровня нельзя судить о том, что происходит в реальности эмпирических исследований и экспериментов, в описывающих их теоретических интерпретациях или в теоретических мирах объясняющих построений. Многообразие описывающих теорий физики, химии, генетики, физиологии и других областей аналитического знания оказывается лишенным некоего «общего знаменателя», результаты аналитического познания оцениваются скорее по их техническим и технологическим приложениям, нежели по их роли в общей структуре научного знания. В целом такое отношение к реальности свойственно редукционистам, онтология которых, как и у позитивистов, уплощена, но за счет неразличения описания и анализа как видов деятельности (табл. 4). При этом многообразие особей редуцируется до многообразия аналитических представлений особей, а объясняющие теории редуцируются к описывающим (к типам, выводимым из законов природы).

Организмы, клетки, молекулы, ткани и пр. в редукционистском представлении о них становятся сущностями, имеющими тот же модус существования, что и особи и таксоны. Считается, что утверждение «существуют организмы» имеет тот же смысл, что и утверждение «существуют люди», «существуют животные». В таком отождествлении полностью теряется специфика условий, в которых выделяются свойства особей, приобретающие в понятиях и объектах аналитических наук своих носителей. Аналитические объекты предполагаются существующими вне условий их выделения и исследования. То, что молекулярная, клеточная, атомарная и другие структуры представляют интерпретации данных исследования и реальны только как аналитические структуры, а не как нечто, имманентное миру, никак не учитывается в метатеоретических построениях конструктивного плана.

Для доказательства адекватности своего мифотворчества редукционисты, как правило, апеллируют к технологическим выходам аналитического знания: по их мнению, если некоторое объективированное свойство используется в технике и технологии, то это свойство и его носитель существуют безотносительно и безусловно. Такие апелляции демонстрируют истоки конструктивных иллюзий и мифов, но не принимают во внимание, что люди создают и воссоздают условия, при которых те или иные аналитические структуры и объекты действительно существуют, но только как результаты человеческой деятельности, используемые для создания и поддержания состояния технической цивилизации.

Таким образом, отношение «состоять из» неприменимо к реальностям аналитических наук ни на эмпирическом уровне, ни при теоретической интерпретации результатов исследования. Более того, неконструктивность отношений представляется фундаментальным свойством исследуемого в аналитических науках мира. Отношения между аналитическими объектами становятся конструктивными в процессе человеческой деятельности, но и в ней конструктивность весьма ограничена.

Применение отношения «состоять из» для объяснения связей в аналитических науках скрывает вполне реальную проблему соотношений между понятиями этих наук. Как связаны, сопряжены понятия физиологии, генетики, химии, цитологии? Ответ на этот вопрос должны, по идее, давать общепредметные теоретические миры, феномены теоретического уровня аналитических наук. Но ответа нет, и потому возникают описанные выше попытки представить отношения между понятиями как отношения между объектами человеческой деятельности и инженерного преобразования природы. Известные и гипотетические инженерные достижения, переработанные мифологическим мышлением, начинают рассматриваться как объяснения. Естественно, в результате возникает миф, ничего не объясняющий, находящийся в прямом противоречии с реальностями науки, но тем не менее продолжающий свое существование. Прежде всего потому, что ему нечего противопоставить.

Эволюционные мифологемы описывающих наук, основанные на свободной интерпретации отношения «происходить от», и конструктивистские метатеории аналитических наук, отождествляющие человеческую практику и преобразуемый ею мир, в равной степени можно считать переносом обыденного опыта в область оснований естественнонаучного знания. Перенос такого рода трудно считать чем-то новым и свойственным нашему времени: «Вопросы, которые ставила и на которые отвечала обширная и разнообразная мифологическая литература III тысячелетия (до н.э.), могут быть в большинстве своем объединены в три больших раздела. Во-первых, это мифы о происхождении, ставящие вопросы о происхождении какого-либо существа или группы существ, населяющих вселенную: богов, растений, людей. Ответ дается в терминах рождения, реже в терминах сотворения или ремесленного изготовления. Вторая группа состоит из мифов об организации. Эти мифы спрашивают, каким образом та или иная черта или область существующего возникла, каким образом тот или иной бог приобрел свои функции или обязанности… И, наконец, в качестве подгруппы к мифам об организации существуют мифы оценки. Эти мифы спрашивают, по какому праву то или иное занимает свое место в мировом порядке»¹¹⁶.

Структура мифологии, сопрягающая проблемы происхождения и строения, сохраняется уже по меньшей мере пять тысяч лет, хотя, конечно, в разные эпохи она приобретает разные по видимости формы. Как целостное мировоззрение мифология, наверное, не хуже любых других форм мировоззрения. Но в нашем случае мифология претендует на роль объясняющей теории. И не только претендует.

Несоответствие метатеоретических построений теории и практики науки проявляется по-разному и, в частности, в том, что процессы исследования протекают вопреки метатеоретическим построениям, помимо их, уходя по возможности в области, где давление (имеется в виду социальное давление) мифологии минимально. Так, представители точных наук вдруг начинают привлекать в качестве объясняющих моделей логику эволюционных учений, а систематики, вообще люди, работающие в таксономическом цикле исследования, начинают испытывать неодолимое стремление заимствовать конструктивные мифологемы из аналитических наук. Происходит своего рода обмен мифами, не приносящий удовлетворения ни одной из обменивающихся сторон.

Несоответствие высокой теории и обыденной практики исследований приводит к появлению работ, авторы которых из известных мифологем о происхождении и строении пытаются сконструировать нечто такое, что должно стать квинтэссенцией научного знания. В этих работах мифологемы предстают в чистом виде, не замутненном никакими отсылками к практике научных исследований. Обычно авторы такого рода работ — позитивиствующие редукционисты или редуцирующие позитивисты (кому что нравится) — пренебрегают существованием описывающих наук и вообще таксономического цикла исследований, считая, по-видимому, их некоей фикцией, свидетельством того, что систематики находятся на более низкой ступени развития, чем, скажем, физики. Для всего этого направления в современной мифологии характерно стремление к аксиоматизации науки, превращению ее в «точное» знание, каким, по их мнению, является математика.

То, что ни одна из аналитических наук не может считаться аксиоматизированной и что даже в математике существует несколько равноправных в методологическом плане аксиоматизаций, не принимается во внимание. Более того, эмпирическая обоснованность и направленность точных и естественных наук, несомненная для соответствующих специалистов¹¹⁷, даже не обсуждается.

В биологии мифологизация проявляется в отказе от признания за биологическими объектами какой-либо биологической специфики: «…мы не сводим биологию к физике и химии… Мы выводим биологию из физики и химии… Если уж говорить о редукционизме, то только в том смысле, что все эти положения (т.е. система «аксиом биологии», выдвинутая Б.М. Медниковым. — С.К.) прямо вытекают из положений физики и химии и только в этом смысле сводимы к ним. Ибо что значит объяснить? Это и есть сложное явление свести к более простым, для нас уже понятным и объясненным… Естествоиспытатель в наши дни обязан быть редукционистом, иначе он рискует остаться просто болтуном»¹¹⁸.

Для авторов, работающих в этом направлении, т.е. эксплицирующих мифологемы в чистом виде, характерно отождествление отношений «происходить от» и «состоять из». Организмы, например, считаются состоящими из клеток и происходящими из них: «Мы постараемся, — пишет А.А. Ляпунов, — дать некоторую общую схему строения объектов, в которых протекает эволюция. Конкретной реализацией такой системы может быть живая природа, состоящая из отдельных особей, распадающихся на отдельные таксоны — типы, классы, отряды, виды. Причем эти таксоны, как и сами особи, устроены достаточно сложно, а их эволюция протекает в результате наследственности, наследственной изменчивости, а также отбора, режим которого определяется взаимодействием особей с внешним миром, куда включается и вся остальная природа»¹¹⁹.

Или вот аксиомы биологии Б.М. Медникова: «1) живые организмы состоят из генотипа и фенотипа, т.е. из генетической программы; 2) генетические программы не возникают заново, а реплицируются матричным способом; 3) в процессе репликации неизбежны ошибки на микроуровне, случайные и непредсказуемые изменения генетических программ; 4) в процессе постройки фенотипа эти изменения многократно усиливаются, что делает возможным селекцию единичных квантовых явлений на микроуровне… Осмелюсь утверждать, что этих положений достаточно (как говорят математики, необходимо и достаточно) для объяснения всех явлений живой природы — от возникновения первого сократимого волокна или первой молекулы фермента до становления мыслящего мозга»¹²⁰.

В представлениях авторов этого направления осмысления реальности организмы и особи, живой мозг и нервные волокна, клетки и гены, таксоны и молекулы происходят друг от друга и состоят друг из друга. Позитивное знание об отношениях между теоретическими и эмпирическими объектами описывающих и аналитических наук при таком подходе становится несущественным, не имеющим отношения к пониманию и объяснению мира, болтовней, по выражению Б.М. Медникова. Это позитивное знание — результаты наблюдений и описаний, зафиксированные в биологических и минералогических определителях, эмпирические обобщения и типологии, полученные многотрудной рутинной работой аналитиков, — становится лишним, так как: «…биологическая специфика состоит в эволюционном процессе, в формировании в результате естественного отбора физико-химических механизмов, обеспечивающих уникальные, в конечном счете предельно совершенные траектории в том или ином пространстве; предельно возможные (с точки зрения законов физики и химии) скорости осуществления в данных условиях процессов превращения вещества и энергии.

Следовательно, специфически биологическим является процесс естественного отбора. Однако и сам он, и осуществляющаяся в результате биологическая эволюция «изначально» обусловлены определенным сочетанием физических и химических свойств определенной системы»¹²¹. Это мировоззрение разделяется и утверждается не только профессиональными учеными, так или иначе выступающими в роли методологов и философов, но и профессиональными философами: «Организм имеет программу своего развития (генотип), генетически определенные сроки жизни, определенные фазы развития. Вид не имеет заданной программы, и срок его существования не определен. Отдельный организм не способен к эволюции, вид способен к ней, и эта эволюция выражается прежде всего в изменении индивидов, филогенетическое развитие организмов как индивидуальных систем не есть самостоятельный автономный процесс по отношению к развитию видов, но лишь одно из проявлений развития видов как систем, элементами которых служат отдельные организмы»¹²². В терминах исходной схемы такое мировоззрение можно представить как некое «одноклеточное» образование, сформированное за счет отождествления описания и анализа, с одной стороны, и теоретического и эмпирического уровней — с другой.

Таким образом, если рассматривать околонаучные мифологемы в стандартных терминах представленной в работе методологии, то их можно разделить на три группы: редукционистские мифологемы, позитивистские мифологемы и квазинаучные спекуляции. Для позитивистской мифологемы характерно неразличение (или отождествление) описания и анализа. При этом особи отождествляются с таксонами и/или типами (таксоны приобретают свойство порождать себе подобных), а эмпирические обобщения частных областей знания возводятся в статус общенаучных объясняющих теорий.

Для редукционистских мифологем специфично неразличение (или отождествление) эмпирического и теоретического уровней исследования. Соответственно утверждается примат эмпирических аналитических различений над описывающими (мир оказывается состоящим из организмов, клеток, молекул, атомов и пр.), а частные теоретические миры аналитических наук (такие, как мир механики или термодинамики) вытесняют теоретически упорядоченное в таксономиях и типологиях сущее.

Для околонаучных спекуляций характерно отождествление эмпирического и теоретического уровней исследования, с одной стороны, и описания и анализа — с другой. Многообразие объектов научного исследования и научных процедур сводится к «одной клеточке», виды отождествляются с организмами, таксоны происходят друг от друга, организмы имеют филогенетическое развитие, вид состоит из организмов — отношения между объектами самых разных наук становятся у спекулянта произвольными, зависящими только от его целей и ценностей. Эти цели вполне определенны: дать целостную картину природы, связать понятия и представления отдельных наук в нечто взаимосвязанное и взаимообусловленное.

Проблема интеграции знания явно или неявно детерминирует активность ученых-предметников, выходящих за границы своих предметов, и философов и методологов, использующих результаты мифотворчества ученых как первоисточник знаний о природе.

Итак, научное исследование начинается с эмпирического описания, после которого возможны два направления: классификационное и экспериментальное. При классификации от эмпирического описания исследователь переходит к теоретическому описанию (формируя таксоны), а затем — к эмпирическому анализу, к признакам. В экспериментальном цикле от эмпирического описания исследователь переходит к эмпирическому анализу, выделяя аналитические объекты, а затем — к теоретическому описанию результатов своих экспериментов. При объяснении результатов эмпирического анализа исследователь переходит к теоретическому анализу, формируя теоретические миры — архетипы.

Примечания:

⁵³ См.: Фейерабенд П. Избранные труды по методологии науки. — М.: Прогресс, 1986.

⁵⁴ См.: Кун Т. Структура научных революций. — М., 1976.

⁵⁵ См.: Юкава Х. Лекции по физике. — М., 1982. — С. 32.

⁵⁶ Кузнецов В.И. Избранные труды по методологии физики. — М.: Наука, 1975. — С. 30.

⁵⁷ Различение между абстрагированием и идеализацией проводил Б.С. Грязнов, правда не вполне строго: «Существует принципиальное различие между исследованием вещей в их отношениях и исследованием отношений, в которые вступают вещи. Процедура идеализации в таком случае рассматривается как процедура абстрагирования отношений и превращения их в объект исследования. Здесь само отношение становится некоторой вещью. Следовательно, идеализация невозможна без абстрагирования, но и не исчерпывается им. В идеализации есть дополнительный момент, который может быть обнаружен при анализе генезиса объектов теоретического исследования или же в процессе истолкования интерпретации теории» (Грязнов Б.С. Логика. Рациональность. Творчество. — М.: Наука, 1982. — С. 64).

⁵⁸ Необходимо различать генезис аналитических объектов как эмпирических реалий и как элементов теоретических миров. Как эмпирические реалии, аналитические объекты вводятся в жизнь науки несколькими путями. Большая часть аналитических объектов, использующих ся в таксономии, ориентированной на анатомо-физиологические различения, выделена в процедуре объективации оснований классификации; это объективированные признаки сходства.
Другая часть аналитических объектов открыта в «слепом» эксперименте. Таковы, например, клетки, открытые Р. Гуком и М. Шлейденом при приборном наблюдении форм жизни. Любой кусочек живого существа, наблюдаемый под микроскопом при определенном освещении или окраске, представляется совокупностью ячеек — клеток. Оказалось, что любая форма жизни при определенном способе наблюдения имеет «клеточное строение» (Т. Шванн). Побуждало исследователей не освященное теоретическим знанием понимание, а чистое любопытство. И лишь через сто лет после открытия свойства «клеточности» аналитический объект «клетки» получил обоснование существования в описывающей теории целлюлярной патологии Р. Вирхова, сформулировавшего генетический принцип «каждая клетка из клетки».
И третью группу аналитических объектов составляют те из них, что были открыты на основании предсказаний объясняющей теории, т.е. выведены из некоего предметного архетипа. Такова существенная часть реалий физики.

⁵⁹ См.: Мейен С.В. Основные вопросы типологии организмов // Журнал общей биологии. — Т. 39. — 1978. — # 4. — С. 495-508.

⁶⁰ См.: Крыжановский О.Л. Объективность и реальность высших таксономических категорий // Зоологический журнал. — Т. 47. — 1969. — # 6. — С. 123-145.

⁶¹ См.: Любищев А.А. Проблемы формы систематики и эволюции организмов. — М.: Наука, 1982. — С. 113-132.

⁶² «Сила математики в первую очередь заключается в том, что возникающие в ее рамках числовые системы и формальные схемы доставляют нам некоторый «универсальный ключ», годный для отпирания всех на свете замков: они равно приложимы к физике и биологии, технике и социологии, астрономии и лингвистике. Математическая модель реальной ситуации — это математическая структура… объекты которой трактуются как «идеализированные» реальные вещи (или понятия), а абстрактные отношения между этими объектами — как конкретные связи между элементами действительности; такая модель позволяет составить компактную и легкообозримую сводку известных нам свойств изучаемых понятий, дающую возможность исчерпывающе ее анализировать и даже предсказывать результаты будущих наблюдений, а ведь именно оправдывающиеся впоследствии предсказания составляют предмет гордости всякой науки, определяют ее ценность. Эта универсальность математического аппарата дала основание Е. Вигнеру с некоторым даже недоумением говорить о «непостижимой приложимости» математики к естественным наукам; ее имел в виду Л. Ландау, когда он называл математические науки «сверхъестественными»" (Яглом И.М. Математические структуры и математическое моделирование. — М.: Советское радио, 1980. — С. 127-128).

⁶³ Но даже там, где это происходит, теоретические миры физики, механики, математики выступают больше как примеры в общеметодологическом и философском изложении проблем гносеологии и философии науки, долженствующие продемонстрировать «силу мысли», ставшей свободной от эмпирии. «…Возможность движения в теоретическом концептуальном материале, относительно независимом от эмпирии и отнюдь не всегда прямо ею стимулируемом, в методологическом плане связана с формированием в науке специальных онтологических структур «теоретического мира», которые позволяют работать с ними как с теоретическими идеализированными объектами исследования… Разумеется, теоретическая модель является не реальным предметом, а понятийной конструкцией… И само выражение «идеализированный объект» указывает на то обстоятельство, что это, разумеется, теоретическая мысленная конструкция, что позволяет совершать с ней определенные преобразования, познавательные действия… Разработка исходной теоретической модели, теоретической онтологической схемы, основополагающего контура теоретической картины мира… происходит в рамках определенного «стиля мышления», «парадигмы», теоретической онтологии определенного типа. Все эти понятия в целом охватывают одну и ту же реальность — исходный теоретический концептуальный каркас. Этот каркас играет роль некоторой методологической системы координат по отношению к развертыванию многообразия теоретического знания» (Швырев В.С. Теоретическое и эмпирическое в научном познании. — М.: Наука, 1978. — С. 324-368).

⁶⁴ См.: Ельяшевич М.А. Периодический закон Д.И. Менделеева, спектры и строение атома: К истории физической интерпретации периодической системы элементов // Успехи физических наук. — Т. 100. — 1977. — Вып. 1. — С. 5-43.

⁶⁵ См.: Крестов Г.А., Березин Б.Д. Основные понятия современной химии. — Л., 1986.

⁶⁶ См.: Федоров Е.С. Симметрия и структура кристаллов: Сб. статей 1886-1896 гг. — М.; Л., 1949.

⁶⁷ См.: Картер Б. Совпадение больших чисел и антропологический принцип в космологии // Космология: Теория и наблюдения. — М., 1984. — С. 369-379.

⁶⁸ Юкава М. Указ. соч. — С. 68.

⁶⁹ Борн М. Размышления и воспоминания физика. — М.: Наука, 1977. — С. 283.

⁷⁰ Борн М. Физика в жизни моего поколения. — М.: Наука, 1963. — С. 212.

⁷¹ Агол В.И. О системе вирусов // Успехи современной биологии. — Т. 77. — 1974. — Вып. 2. — С. 28-39.

⁷² Там же. — С. 12.

⁷³ Там же.

⁷⁴ См.: Заварзин Г.А. Фенотипическая систематика бактерий: Пространство логических возможностей. — М.: Наука, 1974. — С. 46-100.

⁷⁵ Там же. — С. 46.

⁷⁶ Там же.

⁷⁷ См.: Любищев А.А. Указ. соч.

⁷⁸ См.: Мейен С. В. Указ. соч. — С. 495-508.

⁷⁹ См.: Беклемишев В.Н. Методология систематики. — М., 1994.

⁸⁰ См.: Шмальгаузен И.И. Основы сравнительной анатомии позвоночных. — М.: Советская наука, 1944. — С. 687.

⁸¹ См.: Беклемишев В.Н. Основы сравнительной анатомии беспозвоночных. — Тт. 1-2. — М.: Наука, 1964. — С. 808.

⁸² См.: Гольдшмидт Р. Аскарида. — М.: Госиздат, 1922.

⁸³ См., например: Ананьев Б.Г. Человек как предмет познания. — Л.: Изд-во ЛГУ, 1969.

⁸⁴ Представление о том, что при этом теряется, можно получить из книги Р. Уильямса «Биохимическая индивидуальность» (М., 1960).

⁸⁵ Берталанфи Л., фон. Общая теория систем: критический обзор // Там же. — С. 47.

⁸⁶ Рашевски Н. Организмические множества: очерк общей теории биологических и социальных организмов // Исследования по общей теории систем. — М.: Прогресс, 1969. — С. 447.

⁸⁷ Фрейд З. Я и ОНО // Хрестоматия по истории психологии. — М.: Изд-во МГУ, 1980. — С. 185-186.

⁸⁸ Там же. — С. 208.

⁸⁹ Медавар П., Медавар Дж. Наука о живом. — М.: Мир, 1983. — С. 30.

⁹⁰ См.: Шмальгаузен И.И. Проблемы дарвинизма. — М.: Советская наука, 1946. — С. 118.

⁹¹ См.: Леви-Стросс К. Структурная антропология. — М., 1985.

⁹² См.: Яблоков А.В. Популяционная биология. — М.: Высшая школа, 1987. — С. 303.

⁹³ «Ботанические и зоологические классификации представляют собой систему иерархически соподчиненных группировок организмов, образующих таксоны определенного ранга… Подобные системы внутренне противоречивы. В них по стабильным и четко обособленным друг от друга таксонам распределены изменяющиеся во времени объекты… Классификация должна оставаться удобной на практике, т.е. быть средством экономного описания многообразия форм органического мира, позволяя подсказывать многие особенности вновь открываемых представителей того или иного таксона. В то же время классификация должна с максимальной полнотой, но в рамках иерархии таксонов отражать филогению… Парадоксально, что как полная передача филогении, так и отказ от филогенетического принципа ведут к тому, что классификация утрачивает качества, позволяющие экономно описывать многообразие форм… В первом случае это происходит вследствие неизбежного нарушения иерархии таксонов, во втором — классификация вообще теряет принципиальную основу и становится делом достаточно произвольным» (Татаринов Л.П. Классификация и филогения // Журнал общей биологии. — Т. 38. — 1976. — #5. — С. 676-678).

⁹⁴ Совсем как в анекдоте: если ребенок похож на соседа, то это ребенок соседа.

⁹⁵ См.: Любищев А.А. Указ. соч. — С. 279.

⁹⁶ См.: Леви-Стросс К. Указ. соч. — С. 534.

⁹⁷ Медавар П., Медавар Дж. Указ. соч.- С. 30.

⁹⁸ Там же.

⁹⁹ Дарвинизм живет и развивается. — М.: Изд-во АН СССР, 1960. — С. 218.

¹⁰⁰ Шмальгаузен И.И. Проблемы дарвинизма. — М.: Советская наука, 1946.

¹⁰¹ См.: Яблоков А.В. Указ. соч.

¹⁰² См.: Заварзин Г.А. Указ. соч. — С. 141.

¹⁰³ См.: Татаринов Л.П. Указ. соч. — С.

¹⁰⁴ См.: Мина М.В. Популяции и виды в природе и в теории // Уровни организации биологических систем. — М.: Наука, 1980. — С. 20-40.

¹⁰⁵ См.: Завадский К.М. Вид и видообразование. — М.; Л.: Наука, 1968. — С. 376.

¹⁰⁶ См.: Вигнер Е. Этюды о симметрии. — М., 1971. — С. 160-169.

¹⁰⁷ Гриффит Дж., Новик Э. Живой организм. — М.: Мир, 1973. — С. 10 — 12.

¹⁰⁸ Наумов Н.П. Проблема и задача популяционной биологии // Развитие концепции структурных уровней в биологии. — М.: Наука, 1972. — С. 322.

¹⁰⁹ Медавар П., Медавар Дж. Указ. соч. — С. 14.

¹¹⁰ Шмальгаузен И.И. Проблемы дарвинизма. — М.: Советская наука, 1946. — С. 10.

¹¹¹ Френкель А., Бар-Хиллел И. Основания теории множеств. — М.: Мир, 1966. — С. 41 — 42.

¹¹² См.: Клайн М. Математика: Утрата определенности. — М., 1984. — С. 228 — 250.

¹¹³ Марков М.А. О природе материи. — М.: Наука, 1976. — С. 140.

¹¹⁴ См.: Лепешинская О.Б. О развитии жизненных процессов в доклеточном периоде. — М., 1949.

¹¹⁵ См. цитируемые работы И. Шмальгаузена, А. Ляпунова и практически всех других известных борцов с «лысенковщиной».

¹¹⁶ Франкфорт Г., Франкфорт Г.А., Уилсон Д., Якобсен Т. В преддверии философии. — М.: Наука, 1984. — С. 143-144.

¹¹⁷ См.: Клайн М. Указ. соч. — С.

¹¹⁸ Медников Б.М. Аксиомы биологии. — М.: Знание, 1982. — С. 132.

¹¹⁹ Ляпунов А.А. Связь между строением и происхождением управляющих систем // Системные исследования: Ежегодник. 1973. — М.: Наука, 1973. — С. 251.

¹²⁰ Медников Б.М. Указ. соч. — С. 130.

¹²¹ Шноль С.Э. Физико-химические механизмы и биологическая специфичность // Современное естествознание и материалистическая диалектика. — М.: Наука, 1977. — С. 357-358.

¹²² Мамзин А.С. Проблема взаимосвязи ор
ганизации и исторического развития в современной биологии // Проблемы взаимосвязи организации и эволюции в биологии. — М.: Наука, 1978. — С. 3.