Симон Кордонский Simon Kordonsky: personal blog

1997: О попытке «возобновления русского»

Размещено 01.04.2011 · Рубрики: 1997-1999, Заметки, Старые тексты

Все плохо на Руси

Имею брошюру под названием “К возобновлению русского. Вместо манифеста”, составленную из писем друг другу замечательных представителей российской интеллигенции: Глеба Павловского и Сергея Чернышева — ими самими же. Брошюра получена на презентации Русского института как его программный документ, выходных данных нет. Оформлена не без претензий — почти что твердый переплет, хорошая бумага, на обложке целуются голубки-ласточки.
Первым делом ловлю себя на мысли, что никакой голубизны ранее за авторами не замечалось. Открываю наугад — и утыкаюсь на 6 странице в явно не голубиную фразу Павловского: ”Ясное дело, живем мы сегодня мелко, гнусно и мизерно, гнусностью отличаясь от соседей по глобусу.” Ну, это явно не обо мне и даже не обо всех моих знакомых. Живу как живу, в чем-то даже и получше, чем раньше, а если кажется кому-то, что живу “мелко, гнусно и мизерно”, то видал я таких писателей… .
13 страница “…тысячи нейронов, брызги разбитого мозга России, чье возвращение было результатом глубоко продуманного решения”. Это Чернышев пишет о реэмигрантах 20 годов, которые вернулись, на свою беду, в страну, где высшей мерой наказания, наряду со смертной казнью, была высылка за границу. Но причем тут нейроны и битые мозги России?
И снова Чернышев: “Новейший пиджен-рашен страдает наихудшим видом геделевской неполноты: не содержит выразительных средств, чтобы поставить основные русские проблемы”. И еще: “Миры русской метакультуры пребывают в таинственном единстве в глубинах русской личности, но социум объемлет их гетерогенный набор как дырявая авоська”.
Вот уж в огороде бузина… Геделевская логика не применима к естественным языкам. И кто такая метакультура, способная выжить в глубинах русской личности, да еще будучи объемлема дырявой авоськой социума? Ярмарочная красота вычурных фраз должна, наверное, подчеркивать богатство “СМЫСЛОВ”. Очевидно, автор слышал о проблемах в основаниях математики и о социологии с культурологией еще на «методологических» семинарах — во времена, когда в ходу были авоськи -, где и освоил патетический сленг философствующих московских интеллигентов, искренне полагая его литературным русским.
Но где же смысл презентируемого Русского института? Если амбиции авторов оправданны, то можно пережить и мещанское стремление говорить «красиво». Вот определение Русского института. “Русский институт — упрямый скворечник, с наивной верой водружаемый на ближнюю березу. Это представительство иной, подлинной России на шагреневых просторах резервации “россиян” -россияналенда”. “Есть право придумывать иные условия жизни, чем оставленные тебе судьбой и соседями. И мы вправе выстроить Россию по иному принципу строя: чтоб не бояться более. Мы поселимся у себя в России, как в стране, где не страшно жить”.
Какие знакомые слова “..мы наш, мы новый мир построим…”.
Про “упрямый скворечник” промолчу. Слышал я о Французском, Германском и прочих национальных институтах. Это легальные представительства национальных спецслужб. Но Русский институт, работающий в России на ее собственное русское население с целью формирования подлинной России — это ново.
Учредители Русского института намерены сколотить скворечник, где будет не страшно жить, повесить его на ближнюю березу и поселиться в нем. Теперь становятся понятнее птички на обложке брошюры. Вешать сковоречники дело благое, пионерско-октябрятское. И совершенно — по мнению авторов — необходимое, потому как “страну надо вернуть…..в зазеркалье собственного прошлого…где архаичные (в частности пред- и до-капиталистические) структуры оказываются прообразом — а значит и готовым материалом для создания! социальных структур будущего, постиндустриального и технотронного… русское следует воссоздать…Россия должна создать свое припоминаемое… Предстоит собирание русского ума.”
Для того, чтобы “создать свое припоминаемое, собрать русский ум и вернуться в зазеркалье собственного прошлого для воссоздания социальных структур будущего” надо только: “Вывернуться наизнанку — значит совершить творческое усилие по превращению своего внутреннего во внешнее, воплотить сокровенную, интимную Россию в ткань межчеловеческих (семейных, дружеских, рабочих) отношений, опредметить ее в формах деятельности, институтах, вещах. И так шаг за шагом вокруг человека разрастается островок его подлинного русского… Возобновление русской речи — удел не столько мыслителей, сколько строителей, выпускников нового Русского университета, “гуманитарного физтеха” третьего тысячелетия, который предстоит создать еще во втором.”
Вывернуть русских и Россию наизнанку необходимо еще и потому, что “В составе нынешней духовной ситуации русских недостает инстанции коры головного мозга — места обдумывания и обсуждения общей жизни…Мы ослабели умом…Мы не столько русский народ, сколько вид, потерявший имя…Русское обезлюдело…Россия стала маленькой, темной, никчемной…Глянь на русского на стамбульском базаре: турецкоподданные в сравнении с ним смотрятся викторианскими денди… Газеты, сочащиеся злоумием, журналы, отсыревающие в слюне и сперме…Русский человек почти уже смыт…Бандитская, мерзская, обожравшаяся Москва…Мы определяем себя, как “ Те, Кто стремится стать дырой”…Россия — родина буридановых ослов… Россия-РФ враскорячку стоит посреди мировой сцены, не ведая смысла происходящего, ни в чьих играх не участвуя и абсолютно всем мешая…Россия…полная дура во всем, что касается знаний о мире.” 
А вокруг квази-России происходит — по мнению авторов «вместо манифеста» — нечто страшное: ”Это мир людей, к нам вовсе не расположенных, что помнят о нас злое и повидали нас во зле. Это мир, где были и еще будут попытки вовсе стереть нас с карт: нет страны, нет проблемы…Западный мир развил и нюансировал тончайшую цивилизацию… Новые коммуникации создают среду…другого, еще менее знакомого нам мира… И если мы не освоим эту среду…- они обратят нас в собственное продолжение, дополнятся и продлятся в наших детях…Россия не получила и никогда не получит ни от кого разрешения на тот набор инструментов для утверждения суверенитета, которым утверждались все без исключения суверенитеты в Мире”.
Проще всего у авторов новой русской идеи получаются рекомендации: “Я бы просто, тихо сказал бы: страну надо вернуть…Россия идентична и хорошо себя чувствует только в противостоянии Миру…У нас были герои, была история, есть традиции и привычки…И многое из этого нужно не столько вспомнить, сколько забыть.”
Итак: Россия и русские не настоящие и очень — очень плохие. Они окружены враждебно настроенными к ним людьми, которые к тому же и гораздо «нюансированнее» русских. В России настоящим русским, сиречь учредителям Русского института, страшно. Они предлагают построить другую Россию, где страшно не будет, и заселить ее настоящими русскими, которых предполагают выводить в Русском институте (университете, журнале). Для строительства настоящей России надо противопоставиться Миру, переписать — в который раз — свою историю, “чтобы попытаться войти в мир русскими” — очевидно, как в Прагу в 1968 году. Если не последовать рекомендациям Чернышева и Павловского, то придут те, которые утвердили свой суверенитет запрещенными для России методами, и изнасилуют всех без презервативов и контрацептивов — для того, чтобы продлиться в их детях.
В развалах у старушек, торгующих стандартный патриотический набор из “Правды”, “Савраски”, “Завтра” и “Лимонки”, покопавшись в копеечных брошюрках неизвестных авторов, можно найти все идеи учредителей Русского института, иногда столь же вычурно выписанные. Тема, наверное, такая, что невыразима на простом русском. Естественный язык сопротивляется выражению неестественного содержания.
Но тем не менее сильно. В целом напоминает труд незабвенного Эммануила Енчмена, сапожника и члена Реввоенсовета 19 армии, автора “18 тезисов новой биологии”, правовестника превращения в настоящего пролетария каждого, у которого по прочтению “Тезисов” наступал военно-физиологический переворот. Пережившим переворот блаженный Эммануил предлагал выдавать военно-физиологический паспорт — как мандат на усиленный паек. “18 тезисов” опубликованы в 1919 году, а общепартийная дискуссия на эту тему состоялась в 1923.
Значит ли это, — учитывая общественное положение авторов — что надо готовиться к общероссийской полемике на тему “К возобновлению русского”, и к соответствующим оргвыводам? Ведь Павловский и Чернышев известны своим обостренным предвосхищением госзаказа, а государство, судя по заявлениям его высших чиновников, весьма озабочено конструированием «объединяющей идеи».

Патриотизм

У государства появился спрос на патриотизм. Само отечество худо-бедно живет и в спасении по-видимому не очень нуждается. Однако власть не чувствует себя легитимной и нуждается во внешнем идеологическом обосновании. Объявлен тендер на создание чего-нибудь такого идеологического, что бы сгодилось власть имущим для внутреннего и внешнего употребления. Учредители Русского института сделали заявку на участие в этом тендере — теперь они государственники, спасители отечества, новые патриоты.
Патриотизм, с моей точки зрения, форма патологии в восприятии и переживании времени, такая же как космополитизм. Космополиты мутируют — под давлением внешних обстоятельств — в патриотов, и наоборот. Сейчас обстоятельства таковы, что большинство бывших космополитов обратились в патриотов, что ничуть не меняет сути их аномалии.
Существуют патологии восприятия и переживания пространства, существуют и патологии восприятия и переживания времени. Патриотизм\космополитизм — одна из них. Патриот не способен воспринимать настоящее, он знает о нем только по рассказам тех, кого склонен считать болтунами и обывателями. Это что-то вроде дальтонизма. Дальтоник знает о существования некоторых цветов только по-наслышке и, если бы не необходимость получить водительские права, никогда бы не поверил в их существование.
Патриоты не воспринимают настоящее как самодовлеющую реальность, их прошлое непосредственно переходит в будущее. Они не чувствуют ни своего настоящего, ни того, в которое погружены другие. Патриоты лишены рецепторов настоящего и потому не ощущают той поверхности раздела фаз, которой настоящее является. Они “проскакивают” мимо настоящего в неразличимое месиво событий прошлого, или в бессобытийную пустоту будущего.
Настоящее, приемлемое для патриотов, это такое настоящее, в котором происходят значительные — и позитивные для будущего — события. В обычном настоящем, по их убеждению, ничего хорошего не происходит, и происходить не может. Значимые события происходили в прошлом и, возможно, будут происходить в будущем. Поэтому настоящего-то и нет, а есть отношения между прошлым и будущим, при которых одни люди воспроизводят — как будущее — плохое прошлое, в то время как другие люди воспроизводят хорошее прошлое. И есть еще такие люди, которые вообще ничего не воспроизводят, а просто живут, но их и людьми считать нельзя, так как они лишены прошлого и потому не имеют будущего. Патриоты не любят ту страну, в которой живут, они славят отечество, которое было и которое будет.
Патриоты\космополиты — обычно люди вполне безвредные именно вследствие своей аномалии. Что может быть забавнее для простого человека, чем наблюдать за патриотом, заходящимся в истерике по поводу любви к неосуществленной родине, или ненависти к тем, кто мешает реальной родине приблизиться к идеалу — в том случае, если патриот не пренебрегает приличиями и не пляшет на похоронах. Но патриотизм (как и космополитизм) иногда отягощается прогрессорством, что делает его небезопасным для окружающих.

Прогрессорство

Спасение отечества в патриотической культуре — до времен, ознаменованных появлением Русского института, означало только одно: бей жидов. Не жидов, — так красных; не красных, — так белых; не белых, так алкоголиков или черных. Но интеллигентный патриот подкован исторически-логически и знает, что били уже всех жидоподобных по очереди и скопом, а отечество все еще в опасности. И интеллигентский вывод — дело не в жидах (тоже ведь люди — и Израиль отвоевали, и мертвый язык оживили), и не в им подобных, а в самой России, которая скурвилась.
Для того, чтобы бить по-крупному — по настоящему — у обычных охотнорядцев-участников патриотических или демократических митингов кишка тонка. Для этого есть прогрессоры — патриоты\космополиты, пребывающие в постоянной уверенности в том, что именно они знают ту точку опоры, которая позволит направить страну на путь истинный. Прогрессоры считают, что все, кто утверждает, что настоящее не менее реально, чем прошлое (или будущее) — нагло врут. Самой своей жизнью прогрессоры пытаются доказать не-существование настоящего, его производность от прошлого или будущего. Прогрессоры силой или лаской убеждают окружающих, что иллюзорное настоящее только материал для вечного и непреходящего, который их усилиями — и только их — становится будущим, воспроизводя хорошее прошлое. Настоящее — вовсе не настоящее настоящее, это сплошное дерьмо — люди дерьмо, язык дерьмо, страна дерьмо, газеты дерьмо, Москва дерьмо — см. “К возобновлению русского” почти на любой странице.
“Настоящее других” для прогрессора — среда интриги, место для обыгрывания статусных ситуаций и удовлетворения амбиций, основанных на обостренном переживании своей исключительности. Нет интриганов изощреннее, чем прогрессоры. Ведь простаков, пребывающих в несуществующем настоящем, можно использовать без ограничений — на потребу, они вне высокой морали тех, кто озабочен непосредственной коммуникацией ИСТОРИИ с будущим МИРОМ.
Прогрессоры по жизненной роли — режиссеры-имитаторы настоящего. Вокруг них обычно возникают кружки обожателей-простаков, начинающих жить на полном серьезе в придуманном прогрессорами мире. Прогрессоры извлекают простаков из обыденности и изолируют их в театрализованной среде кружков, которую считают воплощением будущего идеального общественного устройства. Прогрессор без своего кружка (журнала, клуба, театра) все равно, что Маркс без бороды.
Прогрессоры считают сконструированные ими самими общности реализованным ИНЫМ — не пошлым настоящим, а хорошим прошлым, воспроизведенным непосредственно в будущем. В ИНОМ повседневность превращается из тривиальной в героическую.
Театральность — необходимый атрибут прогрессорства: “мир — театр. … подлинная драматургия возникает лишь там, где в надоевшую свору старых персонажей встревает новый герой…. Что значит…увидеть путь России в двадцать первом столетии? Нужно ответить на три вопроса.
1. Какие новые роли могут возникнуть или уже возникли в мировом спектакле?
2. Определились ли в действующей труппе кандидаты на все эти роли, или же имеются вакансии?
3. Каково русское актерское амплуа и каким из новых ролей оно соответствует?”
Действительно, что может быть романтичнее, чем быть прогрессором-режиссером во всемирном театре, расписывать мировые роли, а жить в ИНОМ, закручивая интриги только для того, чтобы доказать простакам-аборигенам не-существование настоящего.
Скворечник на березе — это резидентура прогрессоров в ненавидимой — и любимой — стране, где прогрессоры находятся с секретной миссией окультуривания не имеющих прошлого и еще не заслуживших права жить в будущем придурковатых “эллипсоидов”, коим надо придумать прошлое и отвести за ручку в будущее.

Русский институт

Русский институт — это место, где некоторые недорусские под руководством учредителей будут воспроизводить хорошее прошлое и, если у них получится, станут настоящими русскими. Для этого надо вернуться в хорошее прошлое, к первоистокам — как к настоящему настоящему: “После Гефтера невозможно писать “прошлое было”, “история была”: это грамматически неправильно. Прошлое и история существуют и движутся у него не в прошедшем времени, а как-то иначе. Прошедшее время — не прошлое”.
Настоящее настоящее для учредителей Русского института — это нечто данное в их трансцендентальном опыте. Для Павловского настоящее настоящее — это история, данная в опыте общения с Гефтером, в опыте компилляции его текстов и интерпретации его высказываний: ”Задача Русской программы — восстановить русское без кавычек и псевдонимов. Смею думать, что именно этим я занимался в кругу “близких по жизни”, где ведущим был Гефтер.”
Есть еще и другое настоящее, враждебный Запад, дававший раньше гранты, а теперь воздвигающий стену новых смыслов и коммуникаций, через которую не перебраться, если отягощен опытом интерпретации священных текстов.
Для Чернышева настоящее настоящее — это капитанство на философском пароходе, где в каютах первого класса перемещаются во времени Устрялов и другие отцы-основатели, а во втором классе обитают участники проекта “Иное”.
Есть у него и другое настоящее — физическая реальность в той онтологии, которая была в физике в первой половине ХХ века: ”Свободные (по западным стандартам) индивиды образуют “электронный газ”, чутко откликающийся на электрическое и магнитное поле правового регулирования. Российские “электроны” завязли в узлах кристаллической решетки общинных, корпоративных и иных архаических структур. В результате получается диэлектрик, нечувствительный к силовым линиям рынка”. Вот тебе и доморощенные история с социологией, вот тебе русская наука.
Но может быть, Россия не такая уж дура, как представляется учредителям Русского института?
Может быть, новая Россия возникнет из переплетений миллионов простых жизней и обыденных дел, а не из героических деяний пришельцев ниоткуда?
Может быть, Запад и Восток не столь уж злопамятны и злонамерены, как кажется нашим прогрессорам?
Может быть, история, социология, культурология и экономика имеют собственное содержание, не передаваемое физическими аналогиями?
Может быть, Устрялов и Гефтер были теми, кем были, пока их не канонизировали интерпретаторы: незаурядными людьми, но в то же время обычными русскими интеллигентами, порожденными государством и от него зависимыми? Потому-то один вернулся к государству, чтобы погибнуть, а второй и уехать-то от него не смог.
Ответы мне кажутся очевидными.
Я думая, что учредители Русского института живут в том-же настоящем, что и другие русские, как бы они этого не отрицали. У них нет и иного прошлого, кроме прожитого вместе со своими согражданами — забыть неприятное вовсе не означает вычеркнуть его из памяти и личной истории. Современники все помнят, а вытесненное в подсознание в лучшем случае возвращается психосоматикой. Не будет у них и иного будущего, кроме такого, которое ждет всех.
Учредители Русского института уверены в том, что они сумеют вытащить себя из болота повседневности за собственные волосы. Непризнание за настоящим его онтологического статуса порождает иллюзию непосредственного продолжения прошлого в будущее, иллюзию неумирания-воспроизведения себя в исторических ситуациях. Прогрессор только тогда прогрессор, когда сам создает исторические ситуации и, отринув навязчивую ритуальность обыденности, непосредственно соединяет хорошее прошлое с будущим.
Учредители Русского института — настоящие прогрессоры. “Век ХХ и мир”, “Постфактум”, “Версия 1”, “Культурная инициатива”, “Иное” — малая часть проектов, реализованных Павловским и Чернышевым. В них были задействованы сотни людей, и каждый получил (или не получил) свое, каждому есть что припомнить. Но припоминаемое участниками проектов (т. е. созданное прогрессорами прошлое) совсем не такое, на которое, как мне кажется, они рассчитывали. Потому-то они и начали новый проект.
Думаю, что Русский институт не последняя попытка его учредителей перескочить из прошлого в будущее, интригуя и театрализуя настоящее. Уверен и в том, что этот проект кончится так же, как и все предыдущие. Настоящее возьмет свое.

Comments are closed